26 февраля 2009

Михаил Лурье

Выступление на тему «Молодежные субкультуры современной России: между протестом и индустрией» кандидата искусствоведения, доцента Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств Михаила Лурье.

В мероприятии приняли участие: Рашид Велемеев, совладелец группы компаний Синдбад и ISIC Россия; Владимир Гущин, начальник Отдела анализа молодежных субкультур Городского центра профилактики безнадзорности и наркозависимости несовершеннолетних при Комитете по молодежной политике и взаимодействию с общественными организациями; Сергей Журавлев, президент и совладелец рекламной Интернет-сети «Каванга»; Сергей Куренной, старший эксперт Отдела рекламы и внешних связей Северо-Западного филиала ОАО «МегаФон»; Роман Любомиров, директор проекта MadStyle; Дмитрий Мишенин, создатель арт-проекта Doping-Pong; Ольга Серебряная, переводчик, литератор, журналист; Сергей Ушан, креативный директор коммуникационного агентства ZERO; Михаил Федоров, генеральный директор компании Entermedia Direct; Леонид Ханик, управляющий партнер компании Concept Club; Андрей Ширенко, генеральный директор компании «Вэб Плас»; Татьяна Щепанская, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник МАЭ РАН, доцент СПбГУ.

Услуги хостинга и дата-центра для хранения видеоконтента предоставляет компания Oyster Telecom. Видеосъемка – Владимир Гурский и Ася Данилова, монтаж – Михаил Балаев, фото – Юлия Перминова.

текст выступления

Михаил Лурье: Молодежные субкультуры, или неформальные сообщества, – это своеобразный социокультурный феномен ХХ века, достаточно молодой. Конечно, какие-то молодежные группы были всегда, в любой истории, в любой национальной культуре, вплоть до архаической, но это совсем другое дело. Молодежные субкультуры, в общем в том виде, при той динамике дошли до наших дней, до нашей российской действительности – это порождение ХХ века. И, как известно, явление не отечественного происхождения. В российскую и советскую культуру эти движения проникали в разное время и разными путями и всякий раз оказывались в новом социальном и политическом контексте, к которым им приходилось приспосабливаться.

Первые молодежные движения, объединяемые той или иной системой ценностных и идеологических установок возникли на Западе в 60-е годы ХХ века, как известно. И одним из основных тезисов манифестируемой ими идеологии было противопоставление себя обществу потребления, протест против буржуазной системы ценностей. В таком виде эти молодежные направления андеграунда и попали на нашу советскую, российскую почву. Первая волна пришлась на начало 70-х годов и связана, прежде всего, с движением хиппи, чье существование, с одной стороны, не имело на советской почве тех социокультурных корней, о которых я сказал, поскольку у нас, вроде как, не было буржуазного общества потребления, была другая система ценностей и другая система распределения. С другой стороны, не вписывалась в объявленную структуру российского общества, ему там не было места. И постоянно подвергалась идеологической обструкции, что и компенсировало отсутствие буржуазного андеграунда в положении хиппи необходимого положения альтернативности к существующей социальной и государственной системе. Таким образом, протестное мировоззрение подпитывалось диссидентским пафосом свободомыслия и неприятием тоталитарного строя и культуры.

Вторую волну можно отнести к концу советской эпохи, ко второй половине 70-х – началу 90-х годов. И этот период в динамике молодежной субкультурной среды характеризовался тем, что подростковые субкультуры были усвоены западной молодежной сценой не единично, а уже некоторым букетом. В 80-е годы на нашей советской субкультурной сцене действовали уже, кроме хиппи, и панки, и металлисты, и рокеры, которые были не металлисты и т.д. Кроме того, довольно быстро возникли противопоставленные так называемым неформалам молодежные группы, которые выступали как бы за порядок, как они это не манифестировали. В первую очередь либералы. Я думаю, многие помнят. Таким образом, сама по себе структура этой социокультурной среды уже усложнилась. В дальнейшем она усложнилась еще больше. В этот период участие в неформальных – тогда их называли группах – не исследовалось, как до этого, но властные педагогические институты относились к ним настороженно, пытаясь ввести подростковые сообщества в рамки привычных традиционных программ, найти к ним какие-то ходы, то ли заигрывать, то ли пресекать. Не буду на этом останавливаться. Но анализ социально-педагогической литературы второй половины 80-х – начала 90-х годов (а это огромный совершенно пласт педагогической и социально-педагогической публицистики) сам по себе очень поучителен. Я его очень люблю, потому что видно, какие схемы пытаются применить общественные институты. И сам факт того, что к этому явлению необходимо применить какие-то схемы воздействия, говорит о том, что субкультуры все равно оставались таким бельмом в глазу, некоторой занозой, которую нужно как-то вытащить или перевести из разряда заноз в разряд чего-то более приличного и удобоваримого.

Надо сказать, что и хиппи, панки, металлисты, толкинисты и другие сообщества 80-х – начала 90-х годов так же, как их предшественники, по-прежнему ставил себя и свои ценности, свою деятельность вне политики, вне социального строя, вне коммерческих отношений и всячески подчеркивали свою протестность, контркультурность и нонконформизм. А вот с середины 90-х годов, приблизительно серединой 90-х годов такие процессы будем датировать, ситуация начала меняться заметно и, на мой взгляд, достаточно радикально. И чем дальше, тем больше. Как в сторону расширения этого сегмента субкультурной молодежи в общей молодежной среде, так и в сторону отхода от протестных моделей в мировоззрении и поведении.

Развитие молодежной субкультуры на этом этапе характеризуется несколькими очень важными процессами. Во-первых, из отдельных неформальных групп или движений, как их тогда чаще называли, или сообществ, как их чаще называют в антропологии, молодежные субкультуры сложились в некое единое социокультурное поле, относительно устойчивое. Совокупность отдельных сообществ, связанное системой довольно сложных и меняющихся внутренних и внешних отношений. Иначе говоря, с середины 90-х годов молодежную субкультуру нельзя было уже назвать одним или двумя именами каких-то сообществ. Молодежная субкультура стала, собственно, социкультурной средой, структура которой была достаточно сложна, потому что эта среда была сегментирована на отдельные сообщества, и идентичность представителя каждого из них оказывалась двойной. С одной стороны, человек, относящий себя, скажем, к рейверам, считал себя рейвером. С другой стороны, он чувствовал некоторое единство как со своими друзьями из близких или хотя бы не враждебных к рейверам, так и со своими врагами, скажем, с рокерами или реперами, с которыми они могли вступать в какие-то стычки идеологического и эстетического характера. Но все равно он с ними чувствовал единство, потому что это было его поле. Те, которые вне этой субкультурной среды, довольно широкой, – вот это уже другое поле. С ним тоже можно было что-то делать, но к нему было относиться достаточно безразлично, во всяком случае в рамках этой социокультурной среды.

Что нужно подчеркнуть, что представители каждого из этих субкультурных сообществ обладали и обладают обязательным знанием и мнением всех обо всех других: об их структуре, декларируемой идеологии, системе основных деятельностных практик, моделях и формах культурно значимого поведения. Идеологические субкультуры не существуют изолированно, а выстраивают систему отношений, о которой я говорил. Межгрупповые отношения складываются в достаточно четкую парадигму, которую можно представить как своего рода карту субкультурного мира, где будут отдельные страны или отдельные какие-то зоны, одни из них будут накладываться на другие. То, что иногда именует себя хи-хоп культурой включает в себя и рэп, и граффити, и скейтинг и еще ряд идентичностей, которые могут себя идентифицировать с более крупной хип-хоперской идентичностью, могут – нет. Но так или иначе эта карта будет с наползанием отдельных зон и со стрелочками, которые будут указывать области или какие-то векторы взаимного притяжения и отталкивания.

Что еще очень важно, что именно с 90-х годов субкультурная идентичность для молодежи вообще перестает быть чем-то особенным, чем-то маргинальным по отношению к обычным, мейнстримным политическим и традиционным моделям, а становится, скорее, наоборот, практически общим местом. По крайней мере, в больших городах, особенно в столицах и вообще в мегаполисах городские подростки уже начинают с 12-14 лет оказываться включенными в это субкультурное поле в силу естественных и неизбежных контактов со сверстниками и старшими знакомыми. И таким образом, фактически перед каждым подростком встает в какое-то время вопрос кем быть. В рэперы податься или в рэйверы податься или, сожжет, в скины пойти. Я еще буду говорить, каким образом эти вопросы решаются и какие здесь есть модели. Разумеется, не каждый подросток в реальности причисляет себя к тому или иному движению. Однако отказ от всяческой субкультурной идентичности, по крайней мере, для подростка большого города, есть тоже акт сознательного выбора, требующий едва ли не большей степени сознательности, чем, наоборот, обретение этой самой субкультурной идентичности. На тот или иной субкультурный путь подросток, как правило, попадает уже ориентируясь на определившихся в этом отношении одноклассников, приятелей по двору и т.д., а не на идеологическую программу движения. Что тоже важно подчеркнуть, потому что мы очень часто судим об идеологических субкультурах, в отличие от территориальных (там более или менее все понятно). А когда пишут об идеологических субкультурах, то чаще всего в качестве материала используют «продукты высшего порядка». Какие-то манифесты, идеологические программы, слоганы и т.д. На самом деле это все, конечно, имеет смысл и определяет субкультурное движение, но надо отдавать себе отчет в том, что мы знаем Пушкина и Лермонтова и еще 10-15-20 имен этой эпохи, а на самом деле писателей были сотни, и они создавали литературный фон. Так же происходит и в субкультуре. Есть в сравнительном количественном отношении по крайней мере большая группа, которая вырабатывает идеологию, которая ее манифестирует, а есть огромная масса, до которой эта идеология доходит в виде таких, условно говоря, фольклорных текстов очень часто. Не важно, что они распространяются через Интернет. Но именно эта масса составляет ту в данном случае социальную среду, которая определяет во многом субкультурное бытие, наряду с ее заявленной идеологией. Наряду с этой общей раскладкой, какие бывают субкультуры и какие у кого дела, какие у кого дела, взгляды, кто чем занимается, позволяет тинейджерам большого города сознательно варьировать собственную идентификацию. Следовательно, переменно примеряя разные одежды. В частности, я хочу привести в пример небольшой текст, который я записал у двух достаточно взрослых уже панков в начале 2000-х годов, которые рассказали мне вот что:

«– Есть такая схема: киноман, алисоман, панк, скинхед. То есть в свое время она была очень распространена. То есть человек сначала слушает рок. О! Цой! Нормальный пацан, вообще.

– Свой такой.

– Свой, и поет вот. Я вот тоже, я тоже такой, я тоже такой, но просто я не пою. Потом наслушался Цоя вот так вот, до крыши. Потом: а вот Кинчев, он прикольный. Он и хулиганистый такой, песни романтические. Буду я алисоманом. Стал алисоманом, вот одел это, красные шарфики, косухи, стрижки, как у Кинчева. Да, клево, клево. Насытился, ну. Все равно, как-то оно ограничивает.

– Рамочки есть.

– Рамочки есть. А вот панки, они вообще отвязные, у них вообще никаких рамок, они вот просто живут вообще без правил, такие злые, веселые, да.

– Живут как придется. Такие бродяги уличные, да.

– Прикольные, с ними интереснее. Стану я панком. Стал панком. Да нет, панки – они в грязи, а вот скинхеды – такие правильные, они сильные ребята, пацан сказал – пацан сделал. Они друг за друга постоят, не то что эти панки…» и т.д.

Возможность таких субкультурных миграций обусловлено именно тем, что субкультурное поле воспринимается во многом как единое, с одной стороны, и с другой стороны, что наличие хоть какой-то субкультурной идентичности остается актуальным, воспринимается как нечто естественное и достаточно престижное. Действительно трудно представить себе, что в конце 80-х годов с такой легкостью и резвостью можно было бы совершить переход из хиппи в панки, а из панка в любера. Представить практически невозможно, потому что своя ролевая идентичность, как правило, не предполагала выхода за ее пределы. Тогда молодой человек, юный, подросток, причисляющий себя к какой-то субкультуре, чувствовал себя воином армии. А сейчас, скорее, таким князем Владимиром, выбирающим религию трезво, сознательно, которую всегда можно поменять.

Еще один важный акцент, который приходит в субкультурное сообщество в 90-е годы, – это движение к легализации и легитимации субкультур. В целом в последние десятилетия (10-15) субкультурная жизнедеятельность молодежи перестала восприниматься как нечто шокирующее и являющееся источником социальной угрозы. И общая девиантность сознается как нечто естественное, необходимый противовес общественному мэйнстриму и противоядие от культурной стагнации общества. И в этом плане закономерно, что проявление прежней подозрительности в отношении представителей субкультур может интерпретироваться в условиях мегаполиса, скажем, как проявление провинциальной отсталости. Тоже хочу привести один короткий рассказ, который рассказывали тоже панки. Вот такой очень показательный рассказ: «Вот год или два назад мы шли с парнем куда-то на вечеринку. У него просто такой ирокез был длинный полметра, еще шипы вот так сантиметров по тридцать, все крашеное, хайр зеленый, шипы красные, вот, это только вот голова, не считая клепаной куртки, штанов, ботинок и всего, что там висело. Да, и вот какой-то патруль останавливает, просто не знает, чего с нами делать. Документы в порядке, ничего запрещенного нет. Давай, вызвали еще бобик какой-то, посмотреть на такое чудо. Такие подходят к начальнику: "А давай его в участок, сострижем, снимем там куртку, посадим в камеру". Он такой: "Ну сейчас уже не 80-е годы, а это панки…" Ну, пристыдил его… Дурак, что ли, чего, панков не видел?.. А это какой-то постовой из какой-то деревни. Лейтенант реально пристыдил. И пошли дальше».

Собственно, тут комментировать ничего не приходится. То, что хотел сказать мой информант, в общем высказал. Он проговорился, ему было приятно, что его родная милиция его бережет, а если она к нему пристает, то это какая-то бурость. Современный милиционер, в Москве это происходило, не помню, так себя вести не будет, потому что панки для него не новость. И это характерно. Потому что, естественно, спроси того же самого моего информанта панка, с кем он меньше всего хотел бы иметь дело, и кто считается его идеологическим врагом, он, конечно, назвал бы сразу милиционеров и прочих представителей власти. Получается такое как бы непротиворечивое наложение одной позиции на другую позицию – идеологической и человеческой.

Второе движение – клин тут с двух сторон – неизбежно оборачивается утратой контркультурной составляющей, сменой модели социального поведения и изменением характером отношений между общества в целом, его властными и образовательными структурами и данной его частью, субкультурной молодежью. Сами молодежные сообщества, стараясь нормально сохранить идею альтернативности по отношению к макросоциуму, тем не менее, вступают с ним в легитимные отношения, в частности коммерческого характера. Хорошей иллюстрацией тенденции, которую я хочу привести, является общество гарффитистов. Оно так устроено, и кто-то из присутствующих это прекрасно знает, что у него есть две составляющие, связанные друг с другом, но и одновременно, как часто бывает, противопоставленные друг другу. Одной важной и престижной формой субкультурной деятельности граффистистов является так называемый бомбинг. Бомбить – означает оставлять надписи и рисунки в запрещенных местах домов и ограждений, на вагонах метро и электричек и т.д. Бомбинг требует не только профессионализма, но и особенно расторопности. Точнее можно сказать, что для бомбинга требуется профессионализм особого рода, совмещающий мастерство художника-граффитиста с навыками профессионального преступника. На сайтах граффитчиков постоянно публикуются инструкции для бомберов, совмещающие советы и по художественной, и по технической и по конспирологической части. Могут называться, например, так: «Как сделать хороший нелегальный бомбинг и чтобы тебя не поймали». Собственно говоря, функция бомбинга, на мой взгляд, во многом состоит в реализации статуса графферства как движения запрещенного, преследуемого властями, каким оно и было изначально, и плохо оцениваемого обществом. По-видимому, в конечном итоге именно поддержание этой контркультурной составляющей идеологии и жизнедеятельности сообщества обеспечивает его живучесть и конкурентоспособность, наряду с другими молодежными неофициальными институциями. В отличие от хулиганов и скинхедов, графферы не устраивают драк, только такие небольшие междусобойчики. В отличие от панков, они не одеваются вызывающе, не живут на улице, не питаются объедками. Зато они «гадят» – это их термин – или «вандалят», «бомбят» и «шкрябают», ставят свои тэги в открытых людных местах, то есть тоже совершают действия, оцениваемые как деструктивные, также подвергают себя опасности быть избитыми, схваченными, привлеченными юридической и материальной ответственности. Цитата: «Кайф получаешь, когда на стенде стоишь, на тебя все смотрят, а ты рисуешь. Тоже есть свои плюсы. Конечно, можешь попасть офигенно – или тебя отпинают, или еще что-нибудь... Ну, в принципе могут просто тебя отпинать, какой-нибудь дядька пьяный» и т.д. То есть комплекс мероприятий оценивается и самими бомберами и как важный психологический фактор, благодаря которому рисующие в неположенном месте испытывают острые ощущения. Иногда это выводится на первый план. «В общем воздух вечера был полон адреналина, мы полные впечатлениями приехали на центр и начали всем хвастаться, они нам всем завидовали, а мы извлекли из этого один очень полезный урок: если бомбить – то только ради получения адреналина, а не для забойки стен».

Другая сторона субкультрной идеологии деятельности гарфферов – это так называемый райтинг, рисование граффити в специально отведенных для этого или, по крайней мере, не сильно запрещенных по умолчанию местах, исполнение рекламных оформительских заказов. Легальная деятельность, так называемый легал, противопоставлена бомбингу. Она требует большего художественного мастерства, долгого времени работы, более дорогостоящих инструментов и материалов и выполняется в спокойной обстановке, на больших по площади плоскостях с неограниченными техническими возможностями. Райтеры, как правило, достаточно законопослушны, лояльны к власти, потому что для них угроза быть «повязанными» – не обязательное условие профессиональной деятельности как для бомберов, а наоборот, досадная помеха в серьезной творческой работе. Поэтому если не представляется возможности рисовать в разрешенном месте, райтеры выбирают для создания своих шедевров укромные дворы, окраинные гаражи и т.д. Статус хороших райтеров в сообществе чрезвычайно высок. Это своего рода небожители, многие из которых свысока смотрят на бомбящих подростков, что вызывает соответствующую реакцию зависти и отторжения. Тем больше рейтинг имеют те немногие команды, которые на высоком уровне совмещают в своей деятельности обе практики – и экстремальную, и легальную. Строго говоря, немногие гарффитисты считают себя чистыми бомберами или чистыми райтерами. Бомбинг и райтинг составляют два равноценных и необходимых полюса субкультуры. Райтинг реализует идею профессионализма и эстетическую установку результатов деятельности, выделяющих графферство среди других современных молодежных субкультур как субкультуру производящую, творческую и причисленную к искусству. Функция бомбинга стоит в реализации статуса графферства как движения запрещенного, преследуемого властями. Поддержание этой контркультурной составляющей и идеология жизнедеятельности сообщества обеспечивает того учесть, наряду с другими молодежными неофициальными институциями. И в общем любой райтер тоже понимает, что бомбинг необходим именно потому, что бомбинг удерживает их на этом субкультурном плаву и не дает ему окончательно раствориться в легальных и дозволенных практиках. И эту ситуацию, существующую в субкультуре графферов, можно спроецировать на состояние нынешней молодежной субкультуры, субкультурного поля в целом.

С одной стороны, это субкультурное поле не может существовать без того, чтобы не ощущать какую-то свою альтернативность, какую-то свою запрещенность. Поэтому рассказы о взаимоотношениях с милицией, о разного рода рискованных похождениях не сходят с сайтов различных команд, различных персон, относящих себя к тем или иным молодежным субкультурам, вне зависимости, будут ли прчислять эти субкультуры агрессивными, как скинхеды или антифа или футбольные хулиганс, или к мирным, условно говоря, хопперы, те же графферы и т.д. Должен сказать, что в 2000-е годы это взаимное движение к легитимизации и со стороны общества, и со стороны субкультуры, которое, естественно, снимает, нейтрализует протестную составляющую и контркультурную, это взаимное движение усиливается. Я приведу несколько цитат, теперь уже не из рассказов или сайтовых текстов самих представителей субкультуры, а из публикаций агентств новостей, оставаясь в рамках выбранного мной примера с деятельностью графферов и тех храмов, которые сейчас его вводят в общество и государство. Читаю сообщение: «В Петербурге в третий раз прошел российский этап фестиваля Meeting of Styles. Это форум граффити-художников, который ежегодно принимают многие страны Европы…» Дальше объясняется, что «по традиции, первый день отводился на сбор участников и выработку идей. Кроме того, были выбраны художники для разрисовки стены 13-этажного жилого дома (35 метров в высоту, и 10 в ширину) — апофеоза нынешней акции... Каждый оформлял отведенное ему место, и оно становилось частью единой картины, продуманной заранее... С картиной, на которой изображено огромное дерево, можно ознакомиться по адресу: проспект Испытателей, дом 26». Дальше сказано, что главной идеей мероприятия принято считать объединение творческой молодежи всей планеты, а также объединение творческих направлений и стилей. Но организаторы надеются на нечто большее, на светлый результат, они надеются, что, ознакомившись с современными образцами граффити, горожане станут лучше относиться к данному направлению. Поэтому на сцене раздавались призы, широкой публике предлагалось всячески участвовать, петь, плясать и таким образом поддерживать работающих художников. «Сформировалось ли на протяжении форума положительное отношение к граффити у горожан, сказать пока сложно. И не стоит забывать, что одно дело – посмотреть на лучшие его образцы, размещенные на специальных планшетах или в отведенных местах, а другое – увидеть нечто подобное в своем недавно отремонтированном подъезде. Что касается городских властей, то против они не были. Наоборот, администрация Приморского района поддержала проведение фестиваля, а на самой площадке периодически прогуливались молодые люди в куртках с эмблемой одной очень известной политической партии».

Или сообщение другого времени с разницей в несколько месяцев: «В Петроградском районе во второй раз распишут брандмауэр. В Петроградском районе города на Неве сегодня в 17:00 пройдет открытие новой росписи на брандмауэре... Роспись брандмауэров – это очередной шаг администрации Петроградского района по борьбе с несанкционированными граффити, регулярно появляющимися по всему городу. 6 октября на территории скейт-площадки по адресу [такому-то] пройдет открытие уже второй росписи на ранее "глухом" брандмауэре. Идея росписи – найти компромисс между модным стилем граффити и классической Петербургской архитектурой [ смех в зале]. Композиция произведения определяет место для граффити в архитектонике брандмауэров так, что граффити становятся частью композиции, перестают быть актом вандализма. В программе праздника – награждение победителей конкурса "Мой двор", поздравления от администрации, спуск скалолазов, скейт-шоу с флагами России, награждение победителей, выступление артистов».

Или Москва: «В столице участники фестиваля "Новый взгляд" нарисуют граффити площадью 300 кв метров. Как рассказали… в пресс-службе префектуры Центрального округа Москвы, фестиваль пройдет в ближайшее воскресенье в Таганском районе в Ковровом переулке, 28, строение. 2. Участники фестиваля создадут граффити-полотно площадью свыше 300 кв метров на стенах одного из тепловых пунктов. Для участия в фестивале отобраны 10 команд, состоящих из молодых жителей центра столицы. Каждая команда представила свой рисунок на одну из предложенных тем – архитектура, патриотизм, природа, спорт, учеба. Именно сюжеты этих рисунков, выполненных в определенном порядке, и составят единую, гармоничную композицию…» и т.д.

Эти усилия властей, усилия образовательных структур, усилия административных институтов найти компромисс – опять же не буду комментировать приведенные тексты – сам по себе подбор лексики, такие слова как «компромисс», «гармоничность», «награждение» и т.д., и т.д. в общем говорят сами за себя. Если анализировать эти тексты с точки зрения лексики, сделать такой контент-анализ, понятно будет, на что они направлены. Что чрезвычайно важно, что такую же позицию чем дальше, тем больше занимают сами субкультурщики изнутри. В частности на одном из молодежных форумов в Интернете один граффер недавно открыл такую тему: «Граффити: искусство или преступление?» И выступил сам с первым тезисом: «Искусство конечно… Только вот романтика в плане забомбить там, где это делать нельзя... – сомнительное удовольствие. Лучше создать мощный креатив и перебить качеством работу всех райтеров района, чем тупо ночью забить вагон метро в открытом депо своими корявыми тегами. Так что я за искусство, а не за вандализм. Тем более что все известные райтеры сейчас открывают свои школы, линии одежды и аксессуаров, делают работы на заказ и о экстремальных выходках вспоминают как о пройденном этапе». Или другая реплика: «Одно дело заниматься вандализмом, рисуя отвратные тэги и всякую ерунду, другое дело рисовать с душой, не для того чтоб поганить городские стены, а чтоб выразить себя и показать свое мастерство рисовать граффити на всю стену, от которой потом будет долго дух захватывать. Я прав? Кто поддержит меня в этом?»

Использование оборотов, вроде «поганить городские стены», говорит о том, что сообщество готово заимствовать дискурсивные стратегии у тех, кого раньше считало своим непримиримым противником. И здесь мы уже вплотную подошли к последнему, о чем я хотел сказать, и, видимо, самому важному в контексте идеи сегодняшнего вечера, сегодняшней встречи.

Конечно, наряду с легализацией и легитимизацией субкультуры, субкультрной деятельности происходит и ее коммерциализация. Тут можно выделить два момента, наиболее важных и в последнее время все более и более заметных. Во-первых, сама по себе субкультурная молодежная среда выступает как потребитель определенного сегмента рынка, может быть, небольшого, но совершенно незаменимого, поскольку именно вокруг этой социальной среды этот сегмент и создается. Приведу несколько примеров из рекламных текстов. «Спешим сообщить, что магазин граффити "Spot" возобновил продажу краски и другого граффити стафа. В магазине вы найдете все, что Вам нужно, порядка 15 наименований граффити красок [перечисляются фирмы]. Огромное количество маркеров [перечисляются фирмы], а также заправки… журналы, видео и т.д. Только у нас при покупке граффити-банок вы получаете любой кэп на выбор бесплатно! [Кэп – это насадка для распылителя] Также у нас в скором времени появятся карты постоянных граффити-клиентов, которые позволят накапливать скидки и получать всевозможные бонусы от магазина». Другая цитата: «Компания Montana Colors, присоединяется к празднованию "20 лет в граффити" трех граффити-райтеров из Франции». Дальше перечисляются их имена: «Honet, Stak и Poch. – пожалуй самые скандальные представители граффити культуры…» Скандальные ставится как заслуга, используется во многом для привлечения. Самые скандальные представители граффити-культуры, «ломающие общепризнанные каноны, понятия и принципы. Не так давно в рамках юбилея была проведена серия экспозиций в нескольких художественных галереях Европы. Помимо работ художников, на выставке были представлены три новые дизайна лимитированной серии граффити-баллонов. Нетрудно догадаться, кто стал авторами дизайнов. Каждый баллон выпущен в тираже 500 штук и упакован в индивидуальную коробку с лого граффити-райтера. В продаже новая серия появится в январе. Спрашивайте в локальных граффити магазинах вашего города!»

Ну и последний пример: «Американская компания Kid Robot представляет новую серию граффити-игрушек... Серия состоит из 17 основных персонажей и двух раритетов. Среди художников, принявших участие в создании персонажей, бабл-фетишист Tilt…» и т.д. Дальше перечисляется граффити-авторитеты, которые разрабатывали дизайн этих игрушек. «Игрушки поставляются в коробках по 25 штук. Дизайн упаковки предусматривает использование в качестве экспозиции в месте продажи. В нашем каталоге игрушки будут доступны в конце октября 2008 года».

Строго говоря, многие молодежные субкультурные движения, появившиеся в 90-е годы, не могли бы появиться без развития той или иной отрасли индустрии. Это можно отнести и к геймерам – не было бы никаких геймеров, если бы не было компьютерных игр. Это можно отнести и к так называемым экстремалам, скейтерам, в первую очередь, и т.д., потому что, если бы не было этой продукции, не возникло бы этой субкультуры, которая тоже освоилась и старается какие-то альтернативные нотки в себе найти. И этот ряд можно продолжить. Да и те субкултьтуры, которые более старые, более заслуженные и которые появлялись до развития тех или иных индустрий, выпуска той или иной продукции, в общем чувствовали бы себя сейчас очень неуютно, если бы эта продукция исчезла. Это не только графферы, которым нечем будет рисовать, потому что они уже привыкли к удобным баллончикам с разными насадками, которые можно купить в магазине. Это не только скейтеры, которым не на чем будет кататься. Это, например, те же самые эмо или готы, которым просто не во что будет одеваться. Это панки, которым негде будет делать красивые прически, поскольку эпоха пивных ирокезов и всяких прочих материалов для производства этих причесок прошла, по-видимому, безвозвратно.

У петербургских фанатов « Зенита» и не только петербургских фанатов «Зенита», у хулиганс, которые относят себя к фанатам команды «Зенит», есть такое обидное, но устойчивое в их мире прозвище «мешки» или «бомжи». И по такой этиологической легенде, которую они сами мне рассказывали, питерские же хулиганы, это связано с тем, что на первое дерби, на первую серьезную драку, которая формировалась в России, они пришли неправильно одетыми. Они пришли в джинсах неправильного цвета, в крутках определенных фирм, в ботинках определенных фирм, Martins и т.д. И их высмеяли и с тех пор за ними закрепилось название «мешки» или «бомжи». Так это или не так, я не знаю. Но сама по себе эта этиологическая легенда этой истории, конечно, показательна.

Второй момент, если первый – это «субкультура как потребитель», – второй можно кратко сформулировать «субкультура как бренд». Я опять же приведу несколько примеров, которые во многом говорят сами за себя. Например, реклама туалетной воды: «Французская марка молодежной одежды Naf Naf выпускает очередной аромат к весенне-летнему сезону под названием "Граффити Ванилла"... Цветочно-фруктовая туалетная вода для романтичных особ». Или – текст называет «Nike и граффити»: «Недавно спортивная марка Nike приняла решение запустить новую линию одежды и обуви под названием Nike Vandals специально для представительниц прекрасного пола [смех в зале]. А помогать ему в этом начинании будет легендарный бренд Claw Money, который пользуется большой популярностью среди любителей уличной моды и представителей граффити-культуры. Дизайном новой линейки будет заниматься основательница Claw Money, бывшая художница граффити, известная как Клаудия... Свою карьеру Клаудия начала с дизайн-колледжа в Нью-Йорке, где она была не самой лучшей ученицей, так как большинство своего времени она посвящала граффити» и т.д. Выстраивается такая культурная мифология с эксплуатацией престижа известной или якобы известной в прошлом граффитистки, которая сделала свою карьеру.

И еще один последний пример, связанный с более близкой граффити сферой, со сферой дизайна. Анонс: «Сегодня мы обсуждаем развитие дизайна наружной рекламы с руководителем компании ЗАО РПК "Фамагуста-Неон" Сивцевым Юрием Васильевичем. "Меняется название компании, – спрашивает корреспондент, – расскажите, с чем это связано?" "В наше время постоянных перемен и новых тенденций необходимо всегда быть на «высоте», то есть необходимо знать, что актуально сегодня. Современный рынок наружной рекламы перешел ту стадию, когда определяющим фактором являлась низкая цена, сегодняшний заказчик платит за оригинальность и высокое качество изделий. Самобытность и индивидуальность – вот, что является залогом успеха. Наше новое наименование ООО Рекламный цех "Граффити". Новый бренд "Граффити", на мой взгляд, наиболее правильно отражает суть нашей работы. Само слово "граффити"…» – и дальше опять о происхождении слова и о том, что это значит в современной субкультуре.

Из многих примеров уже очевидно и из текстов самих граффитистов, и текстов такого рода, что та же самая деятельность в разных субкультурах граффити, конечно же, не только граффити, может быть дорогой к карьере, причем, к карьере не только художественной. Это уже известно и в Европе стало чем-то обычным – граффити как одно из направлений искусства. Но и путь к открытию собственного дела. Вот, например, с сайт ай лаф граффити, на котором рекламируется все, что связано с граффити, все товары, было такое обширное интервью с основателем фирмы, которая производит краски для граффити. Я приведу только маленькие отрывки, тем более что пора уже заканчивать: «Появление "Монтаны" связано с тем, что я и Moockie хотели открыть свой граффити-магазин, так как мы рисуем с 80-х и ощутили необходимость такого места, где можно получить всю необходимую информацию и товары для граффити. Тогда мы встретились с Jordi… и рассказали ему о нашем плане с магазином. В то время он работал коммерческим директором на заводе, который изготавливал краску в аэрозолях. Мы долго искали поддержку…» и дальше он рассказывает, как они открыли свое дело и как оно успешно процветает. Такой вопрос: «Правда ли то, что власти предложили вам добавить особый компонент в краску, чтобы ее легко было смывать с поездов? – Я об этом слышу впервые. Звучит очень весело. Даже если такое когда-либо случится, мы никогда такого не сделаем, потому что наша продукция специально разработана так, чтобы быть стойкой и долговечной. Это противоречит нашей концепции. Большое уважение всем райтерам мира, которые пользуются нашими продуктами и становятся частью нас!»

Те процессы, о которых я попытался вкратце рассказать, приводят, естественно, и к определенному эффекту, связанному не только со сферой производства, со сферой маркетинга и бизнеса, но и со сферой самой субкультуры. Происходит размывание границ субкультуры. С одной стороны, как я говорил, все это субкультурное поле сознает свое отличие от несубкультурщиков. С другой стороны, особенно в 2000-е годы, особенно в последние три-четыре года, на мой взгляд, происходит очень заметное размывание границ. Субкультурная идентичность, вроде как, остается еще весьма и весьма актуальной, но она уже настолько переходит в мейнстрим, а сама среда субкультуры настолько открывает себя и естественно получает встречное действие со стороны государственных, социальных и коммерческих структур и институций, что, действительно, границы ее очень сильно размываются. Очень показательно, что само слово «субкультура» ушло, точнее сказать, вышло за рамки академического лексикона, в котором оно изначально появилось, сперва в публицистику, в масс-медиа, а затем и в саму субкультурную среду. Сейчас совершенно не диво увидеть какой-нибудь сайт какой-нибудь группы, тех же самых футбольных хулиганов или кого угодно, хоть скинхедов, где будет написано, что мы – такая субкультура, то-то и то-то, у нас такие-то идеи, такие-то действия. И это очень показательно. Субкультура начинает сама себя описывать, сама себя до бесконечности презентовать и сама себя открывать и отчасти распродавать на бренд. Тут получается некоторый замкнутый круг. Потому что, как мне кажется, может быть, я не прав, поскольку как раз в этом не специалист, но из тех материалов, которые я просматривал и анализировал, у меня сложилось ощущение, что наиболее привлекательно в коммерческом использовании субкультурности, ее символического капитала, ее брендового капитала (этот симолический капитал легко конвертируется в бренды) является как раз ее контркультурность, отличность от мейнстрима, элемент хулиганства, элемент протестности, играя которым и выстраивают эти бренды. С другой стороны, чем больше используется этот протестный капитал, тем меньше в самих субкультурах остается этого вещества протестности, какого-то такого широко понимаемого диссидентства, хулиганистости, альтернативности и т.д. К чему это приведет? Я не знаю, но надеюсь, что мы это сегодня обсудим. Спасибо.

[аплодисменты]

дискуссия

Оксана Жиронкина: Мы начинаем нашу дискуссию. И как всегда, начинаем с того, что все эксперты высказываются. Мы предлагаем для «затравки», в качестве первого вопроса, который, может быть, будет интересен и лектору, и публике, и самим экспертам: что такое субкультуры – это на сегодняшний день элемент индустрии или в их основе все-таки есть протестное поведение, которое используется бизнесом? Как вы считаете?

Татьяна Щепанская: Что вы спрашиваете? Вопрос – что такое субкультура, да?

Оксана Жиронкина: Не хотелось бы как раз углубляться в какие-то терминологические споры, потому что тогда мы никогда отсюда не уйдем.

Татьяна Щепанская: Я тоже предлагаю не углубляться. Мне кажется, что каждый выступающий может сказать, что он понимает под этим. И так будет лучше. А аудитории сможет услышать, насколько сложно это понять, насколько осторожно с ним надо обращаться. На мой взгляд, конечно, степень протестности и в советское время было сильно преувеличено. Просто тогда этого больше боялись, и такая искусственная внешняя политизация была характерна для медиа-образа субкультур. А внутри самих субкультур пофигизм был доминирующим фоном. Извините, это этнографический термин. Степень протестности современных субкультур... Они между собой, друг против друга могут протестовать, против коммерциализации рока кто-то протестуют, кто-то, наоборот, против того, что не платят за выступление. Здесь протест – это слишком, мне кажется, неправильно политизированное определение того, что происходит. Естественно, что позиции различные. То есть субкультуры – это, скорее, различие позиций, различие культурных практик, различие потребительских практик. В нашем обществе мы разные.

Роман Любомиров: Сразу предупрежу, оратор я никудышный. У меня в голове какой-то всплеск эмоций. Я буду частями говорить, о чем думаю, не могу так грамотно выстроить речь. Сейчас у меня культурный центр. Мы занимаемся непосредственно экстремальными видами спорта, танцами. Мы продюсируем различные молодежные группы. Довольно удачно. Это я попозже расскажу. Что я считаю про субкультуры? То, что сейчас происходит с ними – это какая-то, наверное, глобализация, на мой взгляд. И границы протеста размываются, появляется коммерциализация. Хорошо это или плохо? Наверное, нам всем вместе надо решить. На мой взгляд, какай-то польза для людей, которые находятся в субкультуре оттого, что коммерческая волна их немного захлестывает, есть. Люди становятся более организованными. Главное, чтобы эта организация не превратилась в какой-то культ происходящего и не была использована какими-то людьми для своих коммерческих целей.

Дмитрий Мишенин: Я, когда слушал эту замечательную лекцию, думал все время об одной вещи. Мне кажется, что все субкультуры, изначально в их основе всегда есть какая-то одна простая вещь. Это или определенный наркотик, или политическая какая-то сила. Если мы говорим об фа/антифа – это определенные политические силы, которые стравливают эти две субкультуры. Так же, если мы говорим, о хиппи, – это драг-дилеры, которым выгодна эта среда. Если так мы рассматриваем какую-то субкультуру, мне кажется, мы должны смотреть в корень. То есть кому эта субкультура выгодна. Они всегда были коммерческими, они всегда были выгодны определенным силам во власти. И я бы с удовольствием поговорил бы именно об этом.

Андрей Ширенко: Я с коллегой не соглашусь. Мне кажется, субкультура, в отличие от индустрии, характерна тем, что возникает спонтанно. Какая-то маленькая группа, как было сказано в лекции, выбрасывает эту идею в массы, и массы ее подхватывают или, может, быть не подхватывают. И тогда вопрос субкультуры возникает. Поэтому говорить о том, отвечая на поставленный вопрос, что это индустрия, нужно, наверное, говорить о том, что нет, это не индустрия. Другой вопрос, что многие субкультуры, выйдя на массовый уровень, захвачены индустрией, в чем-то становятся коммерческими. На них там пытаются делать деньги. Но изначально все-таки субкультура – это не индустрия.

Сергей Куренной: Спасибо большое за доклад. Говорили о 2000-х годах, это девять лет назад – это примерно когда я закончил школу. Представители молодежной культуры, близкие для меня, – это алисоманы, киноманы, рейверы. Все это я знаю. Что касается субкультуры и бизнеса, то субкультура, рядом с ней, около нее, внутри нее всегда есть некий социум, группы людей. Группы людей – это сегменты. Если есть сегменты, значит, у тебя есть спрос в чем-то. Поскольку есть спрос, всегда найдутся люди, группы людей, бизнес, который будет предлагать товар, который этот сегмент будет потреблять. Поэтому любая субкультура, на мой взгляд, это отчасти бизнес, на котором зарабатывают, который реализует некоторые политические интересы, коммерческие интересы. Нормально ли это? Мне кажется, что для нашего общества это нормально.

Михаил Федоров: Так получилось, что в детстве имел отношение ко всяческим субкультурам смешным. Я соглашусь с Димой Мишениным, который сказал правильное слово «наркотики». Если посмотреть на ту же самую культуру граффити, она выросла во многом на тезисе «лигалайза». Эта тема, я не знаю, появится ли она у нас еще раз в разговоре или нет, всегда существует, когда есть коммерческая необходимость продвижения товара. Товар надо делать модным. Соответственно, субкультура существует для того, чтобы делать модным тот или иной товар. Если товара в субкультуре нет, субкультура исчезает. Я не беру в расчет остатки советского прошлого типа алисоманов, наверное, там не было никакой коммерции изначально.

Дмитрий Мишенин: Всегда была коммерция. Я имею в виду, всегда была коммерция, потому что был Сергей Фирсов, которому нужно было продавать по всей стране альбом Бориса Гребенщикова, Кости Кинчева, который их устроил на работу и т.д. Разумеется, всегда была коммерция, потому что это живые люди, им всем нужно кушать, хорошо одеваться и т.д. и т.п. Так что я с тобой целиком и полностью согласен.

Леонид Ханик: Мы – для тех, кто не знает, – производим женскую, девичью одежду. Много [смех в зале]. Много, отчасти с удовольствием, иногда не очень. Не очень, потому что (мы начали говорить о субкультурах и, мне кажется, основное слово – «культура»), так как мы продаем нашу одежду по всей стране, то главный дефицит этой самой культуры является причиной того, что, на мой взгляд, субкультура не может воздействовать на индустрию. Потому что индустрия – это что-то такое большое, масштабное. Что есть у нас в субкультурах – они уж какие-то очень «суб». Возможности реальной индустриализации субкультуры не существует. Также я присоединюсь к соглашателям с Димой Мишениным. Действительно, «если звезды зажигают, значит, это кому-то нужно», и субкультуры не возникают из ничего. Те или иные причины их возникновения существуют. Вопрос: как превратить их в бизнес, как превратить их в индустрию? Я думаю, тот, кто найдет ответ на этот вопрос, – это властелин вселенной.

Рашид Велемеев: Мне кажется, что отличительной чертой субкультуры современной России является ее конформизм. Он больше и больше, на мой взгляд, процветает. Мы делаем вместе с «МегаФоном» большой молодежный проект, игровой, который я, отчасти, отношу к субкультурам. Это называется игровые технологии. Наверное, это не субкультуры, но есть огромное количество молодежи, которое любят играть. Мы онлайновую игру вынесли в оффлайн. И у нас сейчас несколько тысяч человек играет в нашу игру. И я заметил простую вещь. Наши акции начинаются с флешмобов, где мы предлагаем нашим студентам из себя что-то изобразить. Они с удовольствием надевают на себя панковские одежды, рокерские и т.д. Они играют с этими субкультурами, то есть, мне кажется, что этот конформизм является сейчас очень явным. Люди не очень привязаны к своим субкультурам. Есть какая-то часть фанатов, которая действительно углублена туда, в это ядро, и от которого, может быть, зависит что-то в этой тусовке. Но тем не менее, мне кажется, что отличительной чертой нынешней субкультуры, по крайней мере в Санкт-Петербурге, не знаю, как в Москве, это конформизм. Еще одна вещь очень интересная – та, о которой можно было бы поговорить (я думаю, что здесь найдется много любителей об этом поговорить), – это маркетинг. Я был на конференции в Москве «Топ-маркетинг-500», на которую собираются все гуру маркетинга России и приезжают из-за рубежа. И они совершенно серьезно рассматривали вопрос об эмо. Встал один гуру из сетевой рекламной компании и сказал: «Ребята, сейчас, вообще-то, время низшего бизнеса». То есть если мы хотим получить аудитории, нам надо идти в нишу, даже в самую маленькую и говорить с ними на одном языке. И в виде такого упражнения для вас, подумайте о том, каким образом могла бы телекоммуникационная компания могла бы интегрироваться в группу эмо, в субкультуру эмо. Потому что все, что обычно предлагается, это образ, который мы видим по телевизору, и он, якобы, должен соотноситься с некоторой субкультурой. Якобы, ребята из этой субкультуры среагируют на этот образ и будут покупать эти товары. Мы в основном относимся так к этому. На самом деле вопрос глубже. И мне было бы интересно посмотреть на маркетинговую стратегию, которая бы более глубоко залезла в смыслы: почему эмо, зачем эмо, откуда эмо. И может быть, вместо телефонов, предлагать подушечки для плакания, я не знаю. Более глубоко залезть в природу. Если это протестная среда, соответственно, надо посмотреть, в чем тот или иной производитель товара услуг может попасть в этот протест, почему люди поверят ему. И чтобы это было как-то более интегрировано. Но никто особо этим не занимается. Все идут по поверхности, снимают картинку, пытаются эту картинку каким-то образом довести до алисоманов, до панков и т.д., но это не въезжает в их мозг. Они не готовы это услышать. Они понимают, что ими просто манипулируют тупо и все. Поэтому, мне кажется, что если использовать субкультуры, то надо попадать в их чаянья и стремления, глубинные смыслы. И как-то с ними играть в этом смысле по-честному.

Владимир Гущин: Здесь много вопросов поднималось. Наверное, стоило какие-то обсудить. Первое – вопрос протестности. Протестность всегда преувеличена, но подросткам об этом говорить не надо, потому что будет тогда плавная драка. Дело в том, что, если взять тех же самых эмо... Много было разговоров на счет их суицида. Суицид у них декларируем. Но, к примеру, им требуется специальный приборчик, за рубежом уже выпускается, такая пластмассовая бритва, которой нельзя порезаться [смех в зале] с маленьким баллончиком с краской. Они делают вид, что режутся. Это первое. Второе – насчет субкультур. Все-таки я рекомендую вернуться к вопросам терминологии, поскольку нельзя ставить знак равенства между субкультурами и молодежными сообществами. На это попалась сейчас милиция. По этому делу, касающемуся убийства с поеданием.... Там не субкультуры виноваты. Субкультуру, скорее, можно сравнить с идеологией. Это не молодежные сообщества, это ближе к идеологии. То есть некие нормы поведения. Так вот нормы поведения эмо и готов не предусматривают то, что нужно кого-то убивать и, тем более, поедать. А конкретные лица вполне могут что-то делать. Они могут состоять в какой-то субкультуре, но субкультура в данном случае не так сильно на них повлияла.

Михаил Федоров: Перегибы на местах, правильно я понимаю?

Владимир Гущин: Не совсем перегибы на местах. Скажем так, как раз наоборот, эмо и готы как субкультуры они должны влиять на уменьшение подобных ситуаций. А конкретные люди разные. Тем более там есть сумасшедшие. Там обычный состав подростков. Там любых можно подобрать. Это первое. Второе – насчет функций субкультуры, что их кто-то делает. Надо помнить академические вещи. Молодежная субкультура, основная функция – социализация. Это значит, что ее никто не делает. Она сама может возникать по разным причинам, причем очень разным причинам. Есть субкультуры, которые искусственно были созданы. У субкультуры есть такое понятие как динамика. Готы были созданы искусственно, назвались искусственно. А потом они пошли собственным путем. И наши готы уже близко не имеют отношение к тем готам, которые пришли из-за рубежа. У них появилось понятие мировоззрения. «Мировоззрение» – не соответствует термин тому, что ученые в него вкладывают. Но они этот термин используют, и он очень резко повышает почему-то культурную среду самих готов. То есть они не только слушают музыку. Они могут ходить в музеи. Это тоже может вполне быть субкультурная норма. Ряд ответвлений такого рода имеется. Они могут слушать классическую музыку. У темных романтиков проводились готик-пати, где в одном месте слушается готическая музыка, а рядом находится для вип-персон живая классическая музыка [смех в зале].

Сергей Ушан: Простите, пожалуйста, вы сказали, что эмо и готы должны противостоять практикам членовредительства или канибаллизма. Должны кому?

Владимир Гущин: Я не сказал, что они должны противостоять. Я сказал, что их субкультура не предусматривает это. Более того, это не агрессивная субкультура, которая, скажем так, противоречит вообще какому-то физическому насилию. А эмо вообще даже убегают, когда их бьют или просто плачут. Готы могут, конечно, ответить, но меньше чем те же самые…

Сергей Ушан: Спасибо большое. Я предлагаю дать короткое слово Михаилу. Может быть, по факту сделанных высказываний вам показалось, что какие-то ваши тезисы были неверно поняты или не услышаны. Если такое есть, то коротко внесите ясность.

Михаил Лурье: Нет, мне не показалось, что какие-то мои тезисы были неверно поняты или не услышаны кем-то из выступающих. Потому что все выступления, скорее, относятся к рассуждениям по поводу к каким-то перелицовкам того, что я говорил. Я хочу о двух моментах сказать. Во-первых, идея, которую высказал Дмитрий Мишенин, мне кажется не то, чтобы совсем не верной, но опять же всяческая академическая практика учит тому, что всякие категорические обобщения неверны по определению. Да, есть масса смоделированных субкультур, как и вообще смоделированных сообществ. Это не значит, что не бывает спонтанных сообществ, в частности среди молодежи. Я думаю, мы не будем сейчас спорить конкретно о хиппи, о готах или еще о ком-то. Понятно, что такие, я бы сказал, индустриальные коммерческие субкультуры как готы и эмо, очевидно, были запущенны, так сказать, сверху. Это не значит, что в жизни вообще никогда не возникает спонтанных сообществ. Они, конечно, возникают, в частности в молодежной среде. Другое дело, это, в свою очередь, не означает того, что существование какой-то спонтанно возникшей социальной группы отрицает манипулирование ей, использование как символического, так и вполне физического и т.д. Я уж не буду говорить о том, как в частности и символический капитал культур, такой стилевой, образный используется в политической жизни. Так, как на выборы приглашаются специальные наемные отряды футбольных хулиганов, которые ведут себя так, как ведут себя футбольные хулиганы. Даже устраивают инсценированные драки с какими-нибудь другими, в честь какого-нибудь депутата. У нас такое в Петербурге было, например, было. Я не буду воспроизводить те тексты, которые они говорили, потому что они очень не приличные. Они вели себя так, как им положено себя вести, им заплатили. Если раньше полагалось, чтобы крестьяне в газету письмо написали или рабочие в качестве голоса – Пастернака осудить или что-нибудь такое, то в данном случае это та же совершенно схема. Есть некий символический капитал, есть некоторое сообщество, голос которого в нынешнем обществе по каким-то причинам ценен. Надо, чтобы он каким-то образом подал голос в ту сторону, в которую нужно. Это дело обычное. Что касается соображения в последнем выступление, что, скажем, существование субкультур не увеличивает, а уменьшает агрессивность молодежной среды, если я вас правильно понял, или, по крайней мере, какие-то ее радикальные проявления. Мне кажется, что в этом социологически есть какая-то большая правда. Я опять же не буду спорить о терминах, потому что слово «сообщество» в этнографической практике понимается не так, как вами, но это не важно совершенно. Если есть, не то чтобы легитимированные, но какие-то освоенные, вброшенные в массу и массой освоенные стратегии поведения, которые имеют свои названия и могут использоваться как идентичность, то это, безусловно, подавляет некоторую волну колебания, в частности связанную с протестностью и с агрессией. С этим я согласен абсолютно. Другое дело, что, по крайней мере, в советское время этим совсем не умели пользоваться. А сейчас, вам, конечно, виднее, я не очень себе представляю изнутри властных структур, административных, которые отвечают за молодежь, но, по крайнее мере хочется надеяться, что на первый план выходит не идея какой-то занозы, о которой я говорил, а, наоборот, что пытаются максимально использовать тот потенциал социального регулирования, который в этих субкультурах, безусловно, есть, наряду с потенциалом какой-то социальной агрессии, деструкции и т.д.

Сергей Ушан: Для продолжения дискуссии укажу на некоторые обстоятельства, когда режим и власть пытаются взаимодействовать с субкультурами или напрямую их эксплуатировать. В 88-м году я, в лице Комитета по культуре, был приглашен на фестиваль хиппи- культуры в Невский дворец спорта. Если кто-то знает, это такое мраморное огромное, стоящее просто на пустыре, на берегу Невы здание.

Эксперты: Дворец культуры.

Сергей Ушан: Дворец культуры, да, в стиле такого Рейхстага. И там было около 50 жалких представителей этой субкультуры. И вы не поверите, там были актеры Адасинского. Они выходи на эту сцену перед этой аудиторией, человек еще 70, читали стихи. Понятно, что зал был по административному окрику предоставлен (попросили администрацию завода, и их туда пустили). Считалось это осмысленным. Тогда режим боялся даже таких совершенно маргинальных, безопасных проявлений. 2007 год – за год до того Газпром приобрел футбольный клуб «Зенит» у олигарха, и вскоре общество увидело такие затейливые меседжи «Газпром в Зените». По прошествии некоторого времени, у владельцев клуба появилась потребность вести какую-то осмысленную коммуникацию. В стране есть титульная компания «Газпром», в стране должна быть титульная футбольная команда. И это должна быть команда с Родины Президента – «Зенит» – самая правильная. Тем более, что здесь у нее и соперников нет. Была поставлена задача донести до общества мысль, что надо эту команду любить просто за то, что она наша. Не обязательно ходить и болеть. Нам случилось быть разработчиком креатива для телевизионных рекламных роликов. Так вот «на ура» была воспринята идея, в соответствии с которой все ролики... Музыка важное дело имеет, они использовали музыкальную фонограмму реперской частушки ди-джея Кефира «Я болею за "Зенит"». Может быть, вы помните, да? Она была дописана: «Я болею за "Зенит". Моя мама болеет за "Зенит". Губернатор говорит: "Я болею за "Зенит". Кирилл Миллер говорит: "Я болею за "Зенит"». Это было сочтено конъюнктурным и было принято «на ура». Такие примеры паразитирования со стороны, казалось бы уж совсем косной госмонополии, может быть, они какие-то неуклюжие, но между тем... Поэтому, если с учетом комментариев Михаила и этих обстоятельств, связанных с позицией государства и власти появились какие-то мысли, я готов передать микрофон.

Оксана Жиронкина: Давайте я уточню: нужно ли это вообще регулировать, как это регулируется и что из этого может получиться?

Петр Тищенко (заместитель председателя Комитета по молодежной политике и взаимодействию с общественными организациями администрации Санкт-Петербурга): С точки зрения власти, я исключительно благодарен нынешнему лектору Михаилу Лурье за замечательную лекцию. Сегодня в год молодежи и мы наконец-то получаем возможность правду о молодежи узнать. И надо сказать, что молодежь очень в этом нуждается. Я, конечно, далек о мысли, что сейчас только завершится сегодняшний круглый стол, в блогах, в ЖЖ и на форуме «Краски.ру», где райтеры с графитистами встречаются, общаются и свои проблемы обсуждают, начнут говорить и писать друг другу: «Как здорово, что здесь такие солидные люди собрались и наши проблемы обсуждать». Конечно же, нет. Проблема в плоскости, с моей точки зрения, во многом известной старой темы проблемы отцов и детей. Скажем, в Петербурге проблема довольно острая, потому что поколение старших, поколение отцов у нас больше, чем детей. У нас всего лишь четверть население молодежи. Для сравнения, в Дагестане 62% населения молодежи, до 30 лет. У нас лишь четверть это молодое население. И общий вывод, мне кажется, из всех выступлений уважаемых экспертов, выступления лектора у человека, который со стороны прочтет отчет или стенограмму сегодняшний выступлений и который так близко и глубоко не знаком как уважаемые эксперты с содержанием этой темы, с особенностью и спецификой каждого сообщества, каждого этнографического типа, в том, что молодежь у нас разная. И это хорошо. И мне кажется, что нотки иронии, нотки сожаления, которые у Михаила Лурье присутствовали, когда он говорил о том, что даже эта субкультура, вся прелесть ее, весь интерес и вся романтика в том, что она именно в андеграунде, в том, что она никак не пересекалась в плоскости власти. Ему кажется, что может быть это не очень хорошо, что происходит такое сплетение, хотя он понимает как ученый, что это объективная ситуация и неизбежная во многом. Что-то романтичное, присущее до середины 80-х годов, уходит из этой субкультуры. Кстати, мы в очень уникальном месте находимся сейчас, точнее, по соседству с уникальным местом. Здесь, неподалеку от нас располагался бывший ДК «Пищевиков», где в 87-м году располагался первый в России музей субкультур, андеграунда, который устроил Александр Павлович Файн. И там у него были и коллекции фенечек, и коллекции основополагающих текстов и панков, и металлистов. И эта братия активно тусовалась в этом месте. Собственно, легально, под крышей государственного учреждения они получили возможность встречаться и обсуждать свои проблемы. Здесь сегодня неподалеку собрались мы, спустя столько лет и обсуждаем проблемы их, скажем так, потомков. И некоторые прошли эти пути. И они помогли в том самом, о чем говорил Владимир Александрович, в социализации. Это способ себя проявить, самореализовать и способ самопознания, способ изучения себя, своих способностей. В конечном итоге, это и практика, это и искусство, если человек себя находит именно на этой стезе. И сейчас мы как Комитет, что называется фронтовой, с одной стороны, мир взрослых подпирает и все чиновники и все гласные структуры, а с другой стороны, молодежь, которая креативит, которая создает новые идеи, новые парадигмы, новые, казалось бы, совершенно невозможные к осуществлению начинания. И здесь мы, что называется, очень тонкая у нас работа – зерна от плевел отделить. И как говорит наш председатель Сергей Гришин (сожалел, что не мог быть сегодня лично), тот процесс, который мы не в состоянии запретить, нужно возглавить. И не всякий процесс следует запрещать. Именно этому мы учим, совместно с аналитическим центром, уважаемые органы охраны правопорядка. Вы знаете, очень много в лекции прозвучало в отношении райтеров, граффитистов и этой темы, поскольку она для города Петербурга сейчас актуальна. Нет так давно в адрес губернатора города было направленно большое открытое письмо почетными гражданами, уважаемыми писателями, питерскими деятелями культуры, которые были в шоке от того, сколько сил и средств город вкладывает, чтобы Питер приобрел такой вид, который он за всю свою историю никогда не видел, когда столько фасадов одновременно отреставрировано, отремонтировано, окрашено заново хорошими материалами [возгласы в зале, аплодисменты]… А появляются вот эти бомбисты, которые своими подписями портят внешний вид. Первая реакция силовиков была: всех хватать, без разбора сажать, наказывает, тех, кто не содержит надлежащие настроения, штрафовать, родителей тех, кто это делает, также привлекать. Без опыта Запада тоже тут не обошлось. Лет 15 назад в Нюрнберге я видел старинное здание напротив главного вокзала, отданное молодежи. Раз в месяц стены его красятся в белый цвет, дается на несколько дней в руки райтеров, причем им дается и баллончики, и краски, и насадки, и они в течение этой недели самореализуются. Потом в течение месяца это подсвечивается все музейными софитами, превращается в экспозицию, и каждый горожанин Нюрнберга может прийти и полюбоваться на то, что, в том числе и его отпрыск, кусочек этой древней стены превратил, и как это здорово. Потом это все красится опять белой краской и продолжается. Собственно, дать возможность самовыражения – брандмауэры раскрашиваются или Приморский район, при поддержки нашего Комитета тоже создал эту композицию – это первые опыты. Кстати, эскиз создали райтеры и утвердил главный художник Санкт-Петербурга [смех в зале, аплодисменты]. Наш комитет создал целую сеть (и в этом году продолжим) площадок для занятий скейтбордом и роллер-спортом. У нас достаточно много ребят занимается этим видом спорта, но им негде заниматься, к сожалению, крытых предостаточно и открытых теперь хватает. Мы знаем, что они на завтра будут все изукрашены. Так лучше, пусть будет эстетично, тем более что субкультуры действительно пересекающиеся – райтеров и тех, кто катается на досках. Мы пригласили гуру райтерского сообщества. Предложили им провести мастер-классы на базе созданных за деньги государства, площадок, с тем чтобы они привели в эстетический вид и с тем чтобы потом подросток и учился здесь кататься, и в тоже время, чувствуя перед таким мастером, который отставил след на этом месте своей кистью, своим баллончиком с краской, и здесь можно подражать и учится, он не посмеет здесь быть вандалом и разрушить вот эту красоту. Хотя, может быть, для взрослого эта красота таковой не является, но в этом месте, где для них специально создана такая площадка, это вполне уместно. Так что отделять зерна от плевел, помогать выходу позитивной творческой энергии да и просто желанию быть вместе, дружить, как-то находить себе подобных и близких по духу ребят – вот этим возможность заниматься теперь есть. Тем более что у молодежи теперь все больше становится мест, где встречаться. У нас и 100 тыс кв метров площади город дает бесплатно детям и в клубах подростковых, и новые дома молодежи. Я думаю, что и андеграунд постепенно из подвалов, из дворов, из подворотен найдет крышу. Не все хотят в дождь или в непогоду сидеть на лавочке или тусоваться в подъезде, когда есть возможность у нас комфортно пообщаться.

Оксана Жиронкина: Да, с граффитистам, действительно, такой более или менее яркий пример и все понятно, а как Комитет может возглавить эмо…

Рашид Велемеев: Можно я здесь вступлюсь немножко за Комитет, хотя он не нуждается в моей защите. В лице Петра Тищенко мы сотрудничаем с Комитетом по делам молодежи в смысле организации игры. И я его, наверное, как никто понимаю. Потому что у них позиция интересная. Они, действительно, находятся на грани, на такой очень тонкой. То же, что вы зачитали по поводу того, что пишут в газетах: «…сегодня мы организовали», – это вообще не вяжется, это какой-то анахронизм. Как об этом написать в газете? Это беда журналистов, что не научились писать нормально про такие вещи. Действительно, кажется какой-то идиотизм, когда выстроенными, стройными рядами граффитисты разукрасили и т.д. Пусть учатся писать нормально. Что Комитет в этом смысле может сделать? Он, действительно, может за этим процессом либо наблюдать, не участвовать в нем, но если он понимает, что это… В организации наших игр мы столкнулись с простой вещью – у нас игры происходят ночью. И вот казалось бы, ну чего проще, игры и игры ночью. А оказалось, количество согласований в комитетах 15, по-моему, не помню, сколько. Просто огромное. Это надо всех предупредить, скорую помощь, милицию, ГАИ, санэпидемстанции – все, что угодно. И Комитет нас в этом поддерживает совершенно бескорыстно. И я говорю о том, что мы можем долго улыбаться по поводу властных структур и чиновников. Но представьте себе позицию, что бы вы сделали, если бы вы возглавляли Комитет по делам молодежи? Как бы вы общались с эмо? Как бы вы выстраивали политику молодежи? Ведь речь идет о молодежной политике. И я вижу, что разговоры какие-то стали, и слышу просто звук из зала... Я думаю, что это работа очень сложная, просто очень. Я бы не рискнул взяться за такую работу. И вообще не представляю, что там делать можно, если говорить о субкультурах, как сними общаться. Создать Комитет по делам молодежи из панков, рокеров, эмо, и пусть они, типа, решают, что там делать? Тоже бред.

Оксана Жиронкина: У нас еще будет возможность залу высказаться. Давайте пока экспертов послушаем. Что же действительно нужно делать?

Татьяна Щепанская: Я бы хотела вернуться к экономике молодежных субкультур, поскольку мы опять все уклоняемся в политику. На мой взгляд, все-таки современный андеграунд, скорее, экономического порядка, чем политического, как и неандеграунд. Здесь несколько пунктов я бы хотела уточнить, чтобы не было путаницы, чтобы разные вещи в одну кучу. Есть субкультура, в экономическом смысле (я просто недавно писала про это, поэтому разбиралась) – есть субкультуры разные по уровню потребления. То есть, когда мы говорим «субкультурный стиль потребления» – это стиль потребления, но стили потребления дифференцируются в рамках отдельных уровней, то есть по тому количеству средств, которые люди готовы подать. Потребительское поведение, оно еще и количеством измеряется. Так вот стилевые различия есть в разных слоях. И среди субкультур тоже есть субкультуры, которые направлены на минимизацию потребления, по крайней мере затрат на потребление, то есть на максимальную оптимизацию своих внутренних практик. То есть производство внутри себя и распределение тоже внутри своих сообществ. Есть субкультуры, где основная деятельность – это потребительство, творческое потребительство, в том числе. То есть потребление как творчество себя, своей идентичности. Это субкультуры, некоторые из которых отмечены более высоким уровнем потребления, чем окружающие их люди. Это нужно различать. И нельзя одинаково говорить о всех. Есть субкультуры, которые ориентированы на более высокий уровень потребления, действительно, мы можем ориентироваться на их стили как на потребительские, как на объект потребления, то есть мы можем стилизовать нашу продукцию и предлагать как потребителям. Субкультуры андеграунда – более сложный экономический субъект. Там есть такой феномен – то, что похоже на хэндмэйд. Самые престижные вещи для них – это те, которые произведены внутри них, то есть ими самим. И если вы им хотите что-либо продавать, то, скорее, вы продадите вещи для производства, краски какие-нибудь, тут говорили, чем уже готовые продукты.

Эксперты: А примеры таких субкультур? И тех и других?

Татьяна Щепанская: В смысле, более высокого и более низкого уровня потребления? Даже в одних внешне субкультурах бывают разные уровни потребления. Скажем, те же готы. Есть те, у которых утонченное потребительство, достаточно дорогостоящие затраты они готовы делать, они специально выписывают очень маленькими партиями какую-то «готическую» одежду, произведенную определенным зарубежными лейблами, атрибутику и пр. А есть среди готов те, которые ориентированы на изготовление самостоятельное. Им очень важно, чтобы это была вещь, которая несет некоторый дух, мистический дух, который связан с производством своими руками. Определенные люди с аурой и с харизмой, которые прикладывают руку к их изготовлению. То есть это ритуал внутренний. Даже в одной субкультуре могут быть разные по уровню сообщества. Миша говорил, что есть сообщества и субкультуры… Мы видим внешний стиль, а это разные вещи. Так же и среди футбольных фанатов. Есть те, которым нужны лейблы, и даже во время драк могут унизить за то, что не тот лейбл. А есть те, которые совершенно на это не обращают внимание, то есть у них есть более брутальный стиль, который ориентирован на особенности телесности, тренированности тела и всего прочего. Здесь, если мы рассматриваем субкультуру в качестве потребителя, то мы должны быть готовы к тому, что это разные потребители. Кто-то продукты готов потреблять и платить дорого за стиль. Но это, как правило, аура. Опять же гендерный аспект. Готы те самые. Если немецкие готы – это, в основном, мальчики, и английские тоже, то наши – девочки в основном. Это определенная среда, они сочиняют образ вампира, виртуального жениха, который придет и вопьется [смех в зале]. Что здесь смешного? Это романтизация. Значит, здесь основной объект потребления – культурный продукт, кино, может быть, клубные вечеринки соответствующего стиля. Потом между готами, девичьими готическими компаниями есть такой симбиоз с металлистскими мальчиками и компаниями. Нам кажется, что это разные стили, а как потребители – одни и те же. Бедные эти девочки слушают тяжелый металл. Но у них есть возможности и фолк-группы более романтического типа там же послушать. И мальчики, если они тоже «уловлены» в эти готические, мистические сети, то они тоже потерпят уж как-нибудь и фолк-группы. Я со стороны чужого человека смотрю, но мне кажется, упрощать субкультурность как лейбл для готовых потребительских стратегий нельзя. И что я хотела сказать, что, конечно, в субкультурах, особенно наших, андеграундных на сегодняшний день очень большая роль производителей. Это бесплатная рабочая сила, то есть люди, которые могут производить совершенно уникальные вещи, начиная от культурного продукта (рок наш андеграундный). У нас сейчас очень много интересных веще есть, которые слушает 20 человек с их собственной аурой, они не раскручиваются, потому что они не готовы к раскручиванию. Они не хотят, они сопротивляются раскручиванию, если на них будет марка коммерческого. Но если их раскручивать, то через небольшие компании, то они готовы зарабатывать. Виды «культурного продукта», производители с «культурным оттенком» разного рода атрибутики/не атрибутики… Сейчас, мне кажется, успешны магазины с ролевой и реконструктивной атрибутики, вы знаете, наверное, «Цитадель». Они еще не раскручены. И я не знаю, это вам, наверное, лучше знать, как это раскручивать. Но они, по крайней мере, нащупали эту нишу. Опять же, мне кажется, их ошибка в том, что они продают уже продукты готовые, а может быть, товары для производства были бы ценнее в этой среде, потому что им престижнее самим производить, чем потреблять готовое.

Сергей Ушан: Спасибо большое, Татьяна. Я на минутку вернусь к предыдущему спикеру – Рашиду Велемееву. У него всегда очень ясна позиция. И он отрефлексировал на дешевые фрондерские смешки из зала. Я хочу предоставить слово.

Ольга Серебряная: Я отреагирую на свое фрондерство и объясню его вторым пунктом. А первым пунктом, я, собственно, хотела бы задать вопрос докладчику Михаилу. Вопрос у меня такой. Он подчеркивал и на примерах показал довольно ясно, что современные субкультуры развиваются, что сравнивать их, скажем, с системой, я употребляю такой поздний советские термин, бессмысленно. Они не ставят ни к чему в оппозиции, их много и они охотно коммерциализируются. И у меня, в связи с этим возник вопрос: а что принуждает вас называть все эти группировки субкультурами? Зачем нам нужен вот этот термин «суб»? Ведь это просто такая многообразная культура. Чем, скажем, культура эмо отличается от культуры аквариумнистов? Я имею в виду не поклонников группы «Аквариум», а тупо аквариумнистов, которые содержат рыбок. Там знаете, сколько прибамбасов для этого нужно. Гораздо больше, чем этим эмо. И там тоже существует своя коммерческая структура, которая их обслуживает. Я приведу просто пример из жизни, который меня на это натолкнул, на то, что у нас как раз не с субкультурами не все в порядке, а с культурой у нас не все в порядке. У меня недавно вышел перевод Вильяма Берроуза. Кто такой Вильям Берроуз? Классика американской литературы, он стоит на почетном месте во всех магазинах на Западе, два шага до Нобелевской премии. Мне нужно было купить несколько экземпляров, чтобы подарить друзьям. Вы знаете, где я смогла найти этого самого Вильяма Берроуза в Петербурге? Нет, не в Доме книги на Невском, не в магазине «Академической книги», нет. В магазине «Индиго». Это магазин, кто не знает, для геев, лесбиянок и, как там это сокращение? ЛГБТ, да. Я пошла в этот магазин «Индиго» и радостно купила все, что у них было. И мне даже предложили карточку постоянного покупателя, потому что я совершила покупку на большую сумму. И я даже эту карточку хотела благодарно принять. Мне не хватало буквально трех рублей до того, чтобы стать постоянным покупателем. Я даже хотела что-то докупить, но потом меня остановила мысль: а нафига мне карточка постоянно покупателя магазина «Индиго»? То, что является абсолютно нормальным, культурным продуктом, классика просто, почему-то в нашей отечественной ситуации очень странно помешается в какую-то особую нишу. Причину создания таких ниш, мы хотим их рассматривать как ниши, я вижу в том, что то, что нужно бы называть культурой, оно у нас настолько утратило всякий смысл, настолько превратилось в какую-то желтизну и бессмысленность, что более или менее осмысленные вещи в виде этих эмо, готов и пр., мы склоны туда запихивать в какие-то ниши. А на самом деле, мне кажется, как раз они-то и представляют собой культуру.

Оксана Жиронкина: Давайте, может быть, сначала эксперты что-нибудь по этому поводу скажут, а потом Михаил резюмирует.

Роман Любомиров: Я в продолжение хочу заметить метаморфозы этих субкультур. Это, наверное, к старшему поколению. Вы покупали пластинки «на костях». Когда в советское время не было «винилов», все люди покупали эти пластинки через знакомых. И это было стопроцентной субкультурой, правда?

Михаил Федоров: А поднимите руки, кто хоть раз в жизни купил хоть дну пластинку на костях.

Роман Любомиров: Наверняка же есть здесь люди старшего поколение... И это было какой-то субкультурой. И те люди, которые нелегально изготовляли, это было уголовно наказуемо, кто они были?

Сергей Ушан: Цеховики?

Роман Любомиров: Нет, это были коммерческие люди или это были фанаты? Здесь не понятно. Для меня люди из субкультуры – это, в принципе, фанатики. Прошло время, появился в Советском Союзе «винил», «Битлз», все дела. Потом появились диджейские магазины, которые зарабатывали деньги. А сейчас прошло опять время – появился MP3, все эти CD и т.д. И магазины винила потеряли свою значимость. Но еще есть в городе магазины, которые содержаться все такими же фанатами своего дела, меломанами. И они не изменятся. И эти люди вызывают уважение. Есть обратная сторона. Например, наше Ленинградское оптико-механическое объединение. Есть фотоаппарат ЛОМО, который снят с производства. В принципе, обычное техническое устройство. Но это переросло тоже в субкультуру. Есть ломография, есть тысячи и десятки тысяч фанатов этого прибора в разных странах мира. Почему так произошло? Не понятно. И, на мой взгляд, поддержав эту волну ломографии на государственном уровне, мы могли бы получить какую-то выгоду для страны. Что могу сказать? Могу сказать, что столько эмоций…[смех в зале]. Я не хочу подводить ни к чему. Это сумбурное мнение. Я не принимаю ни чью сторону. Я хочу заметить, что если относиться к этим вещам с коммерческой точки зрения, – это довольно цинично. Это мое мнение.

Сергей Ушан: Давайте дадим слово человеку, который бизнесом занимается, и его целевой аудиторией является молодежь. Леонид, вы что-то хотели сказать, нет?

Леонид Ханик: Ну, да. И по этому поводу тоже. Первое. У меня немножко экзистенциальный вопрос к экспертам. А субкультура – это что? Можно ли любой «сдвиг по фазе», который существует у определенного количества людей на фотоаппаратах ЛОМО или на аквариумных рыбках, причислять к субкультуре? Он, наверное, такой риторический... Если говорить о квази-бизнесе… Беда в том, что у представителей субкультур, равно как и представителей любых культур в нашем, будем говорить о российском обществе, ничтожно мало. Это величина вряд ли измеряется в общем количестве это возрастной категории целыми процентами. Скорее всего, это какие-то доли процента, если я правильно понимаю, и то в городах-метрополиях, городах-миллиониках. Если мы к упомянутым уже уважаемым чиновником Дагестану придем, то там представители тех субкультур, я не знаю… бедные... У них там выживаемость низкая, болеют они там сильно. С точки зрения чистого бизнеса, для нас интересно гораздо более та масса, для которой важнейшими приоритетами являются shopping и fucking, к сожалению [смех в зале]. Что делать с ними, когда воздействие, любые маркетинговые инструменты упираются максимум в место расположение магазина (это place). И дальше они упираются в price. Если вы знакомы с маркетинг-миксом, то people здесь не учитывается вообще никаким образом. И не играет такая составляющая. Как мы ни извращаемся, как мы ни пытаемся быть продвинутой компанией и воздействовать на нашего финального клиента в b2c... Какие маркетинговые инструменты воздействуют на него? А никакие, к сожалению. Есть проходимость, проходят через наши магазины 1 млн человек в месяц, и самое главное – это какой процент из них купит, а какой не купит, как они узнаю, как они не узнают. Эти проблемы для нас наиболее актуальны, поэтому говорить на сегодняшний день об индустрии... Хороший вынесен слоган, название сегодняшней лекции – «индустрия». Где она индустрия в субкультурах? Мне сложно…

Сергей Ушан: Леонид, в данном случае под индустрией подразумевается не масштаб, а сам факт эксплуатации всякого феномена с целью извлечения из него прибыли. Кому-то большой, кому-то не очень.

Леонид Ханик: Тут опять же дело в терминологии. Для меня индустрия, может быть я – постсоветский такой детеныш – для меня индустрия – это что-то более значимое.

Сергей Ушан: Давайте, Михаилу дадим слово, он заодно пояснит, что он имеет в виду.

Михаил Лурье: Я попробую в режиме ответа на вопросы. По поводу того, можно ли аквариумистов или всех, у кого «сдвиг по фазе», или еще кого-то называть субкультурой. Называть-то можно как угодно. «Субкультура» – это термин, который в самых общих чертах обозначает общую систему взглядов и поведенческих практик, объединяющих какое-то сообщество. Или само это сообщество, объединенное общей системой взглядов, системой ценностей и поведенческих практик. С этой точки зрения, говоря о субкультурах (может быть, я не всякий раз использовал прилагательное), мы говорили о молодежных субкультурах, которые, действительно, феномен ХХ века.

Сергей Ушан: «Единая Россия» – субкультура?

Михаил Лурье: «Единая Россия»? В каком смысле?

Сергей Ушан: Ну, они исповедуют практики некоторые [смех в зале].

Дмитрий Мишенин: Суб-антикультура, я бы сказал.

Михаил Лурье: То, что они исповедуют некоторые практики, это немножко другой разговор. Я могу сказать, что не только аквариумнисты, но любое профессиональное сообщество – это, безусловно, субкультура. Субкультура характеризуется наличием общих элементов поведения, общего какого-то фольклора, общего языка. И мы знаем, что свой сленг есть не только у хиппи, но и у железнодорожников. И, вообще говоря, у кого угодно. И у аквариумнистов, надо полагать, тоже. Чиновники – безусловно, субкультура. Гусарский полк, любой гусар – конечно, субкультура. Еще бы. И не стоит у этого термина как-то расширять или сужать рамки. Он вполне конкретный.

Михаил Федоров: У меня есть предложение по определению субкультур. Субкультура – это социум, у которого есть свой юмор, поэтому, я думаю, что «Единая Россия» сюда может не вписаться.

Рашид Велемеев: Не всегда.

Сергей Ушан: В отличие от армии и зоны…

Михаил Федоров: Это тоже не субкультура, кстати. На зоне одна субкультура, и она известна…

Сергей Ушан: Там юмор есть. А чего?

Михаил Федоров: Юмор есть, безусловно.

Рашид Велемеев: А вы знаете, что удивительно? Я сейчас вспомнил, как раньше было. Ведь раньше всех мальчиков в армию забирали в основном. И человек хиппи или гопник в армию уходил, и все. Было так конкретно, 18 лет исполняется – субкультур заканчивается. [смех в зале]. Не помню, девочки что делали в это время, но, по-моему, они были приличные все такие.

Михаил Лурье: Это зависело от того, готов ли он расстаться со своей прежней идентичностью и сменить ее на новую. Кто-то был не готов, тот приходил из армии еще более убежденным хиппарем, чем шел туда, потому что все, что он там видел, убеждало его в том, что с этой системой дружить нельзя. А то, что касается количества, я не знаю, это надо обратиться…

Михаил Федоров: Я могу о количестве сказать. Тут была упомянута одна субкультура –геймеры. Я играми занимаюсь много, много, много лет, и сейчас возглавляю компанию, которая занимается размещением рекламы в играх. У нас сейчас охват 2 млн человек. Мы, по нашим расчетам, имеем шанс получить примерно 7 млн геймеров в России – это много, мало? Оборот несколько сотен млн долларов в год.

Леонид Ханик: Сотен млн долларов в год чего? На чем – на геймах или на вашей рекламе?

Михаил Федоров: На играх.

Леонид Ханик: А-а-а, когда будет на вашей рекламе оборот, тогда будем говорить об индустрии.

Михаил Федоров: Я к тому, что есть большое количество людей, и субкультуры могут быть достаточно большими. Но, другое дело, что они не идентифицируют себя, то есть они не носят фиолетовых волос, они никак внешне себя не идентифицируют. В аудитории трудно понять, кто из них увлекается компьютерными играми, а кто нет. Только поговорив с ним, можно понять. Возможно, это тоже часть того, что субкультура – это внешнее проявление. Но, тем не менее, продукты и товары для них успешно продаются.

Рашид Велемеев: А у меня вопрос: а shopping/fucking – это субкультура?

Сергей Ушан: Мне очень хочется дать слово Диме Мишенину. Дмитрий, я знаю, может быть, кто-то тоже, что ты в своем своеобразном творчестве очень часто прибегаешь к таким полупограничным, граничным явлением культуры, как философ считает. Прокомментируй, пожалуйста. И ты, насколько я понимаю, умудряешься это коммерциализировать.

Дмитрий Мишенин: Я могу только со всем соглашаться. Все такие умные собрались. Я человек необразованный. И с философом согласен, с лектором согласен. Мы тут с Андреем немножко болтали... И с Мишей я тоже согласен [смех в зале]. Дело в том, понимаешь, если все обобщить, то тот, кого не используют, тот не существует [аплодисменты]. Понимаешь, в чем дело? На хрен он вообще нужен? Монахи в монастырях – их тоже используют. Если субкультуру не используют, то она умирает, она исчезает. То, что Михаил сказал. Неважно, миллион на ней нажили или $100 на ней нажили. Один сутенер на своей проститутке, понимаешь? Это не важно. Или миллионы долларов, сотни геймеры, эти компании…

Сергей Ушан: Ты себя в этом смысле неудачником считаешь? [смех в зале] Но наживаешь ведь?

Дмитрий Мишенин: Слушай, я не причисляю себя вообще ни к каким субкультурам.

Сергей Ушан: Нет, ты их индустриализируешь, мне казалось.

Дмитрий Мишенин: И опять же с вами я тоже согласен насчет того, что вы сказали, насчет симбиоза, насчет того, что готки, у них симбиоз с рокерами. Я недавно сделал три интервью подряд с готками, то есть это представительницы сайтов Matreshka Girls, русское отделение Suicide Girls, и всегда им задавал вопрос, «с кем они спят». И у них у всех, оказывается, мальчики-рокеры, понимаешь, в чем дело? Я – очень далекий человек от академической темы. Я таблицу умножения даже не знаю. И здорово, что вы иногда говорите правильные вещи, люди с образованием [смех в зале]. Я как практик убеждаюсь в этом. Вы теоретизируете, и я как практик подтверждаю, что ваш доклады, дипломные работы имеют под собой реальность. Это здорово. Поэтому я, действительно, только слушаю, соглашаюсь и радуюсь, что все такие молодцы и все говорите правильно [смех в зале].

Татьяна Щепанская: А как вы использовали это?

Дмитрий Мишенин: То есть?

Сергей Ушан: Дима картинки рисует, которые нравятся людям.

Дмитрий Мишенин: Да, мне кажется, я просто даю себя использовать вот и все.

Сергей Куренной: Я с точки зрения денег [смех в зале]. Насчет субкультуры и денег использования. Я вспоминаю то, что делали мы, то, что делали наши коллеги, компания «Билайн». Мы использовали граффити. Если вы помните, был ролик «Гудок» и еще тарифный план «Студенческий». И там мы использовали граффити, плюс, ребят, которые танцуют брейк-данс. Это достаточно интересно получилось, на наш взгляд. И эти продукты были ориентированы на определенный сегмент. Хочу сказать, что в каждой субкультуре есть что-то такое, что все остальные молодые люди, что им нравится, что им близко. Например, я слушаю рэп. Мне нравится рэп. Но это не значит, что я – фанат рэпа, что я – рэпер. И мне нравится команда Т9, с которой работает Рашид, и благодаря которому я узнал об этой команде…

Рашид Велемеев: Да, да [смех в зале].

Сергей Куренной: Каждому – свое, господа. И еще, что касается денег. Например, реклама кошачьего корма ведь не на кошек ориентирована. А она ориентирована на тех людей, у которых есть кошки. Я о чем хочу сказать? Что субкультура заканчивается либо когда ты в армию идешь, либо когда в институт. Потому что я по себе вспоминаю, что что-то я не очень много видел скинов, не очень много видел киноманов, эмо в институте. Может быть, один-два. И все-таки, как говорил Леонид абсолютно верно, что, с точки зрения экономики и бизнеса, бизнесу больше интересно ориентироваться на большие массы, на группы людей, которые могут принести ему деньги. Другое дело, что использование таких элементов, которые близки и интересны всем остальным в каких-то рекламных целях, маркетинговых целях, – да, это абсолютно верно. Но так, чтобы тарифный план «Эмо», убей себя за рубль, я не знаю [смех в зале].

Сергей Ушан: Может быть, давайте залу, предоставим возможность сделать высказывание. Есть у кого-то потребность?

Оксана Жиронкина: Поднимите, пожалуйста, руки и представляйтесь.

Евдокия Брандман (начальник Отдела макротехнологических исследований, ЦПИ СПбГПУ): Я работаю в Политехническом институте, и к культуре моя работа отношения, слава богу, не имеет. Я достаточно много имела дело с тем, что вы называете субкультурами, писала о роке и т.д. и т.п. У меня один вопрос к человеку из Комитета [смех в зале].

Сергей Ушан: Старая гвардия.

Евдокия Брандман: Почему с таким энтузиазмом говорится о том, как они помогают покрасить что-то такое и изобразить патриотизм, который, я думаю, выглядит как что-то, как скинхеды избивают китайцев… Другого патриотизма у нас нет. А почему Комитету не помогать, в первую очередь, неблагополучным подросткам, которых у нас в общей сложности в стране около 5 млн. Из них около миллиона живут в детских домах. Я ничего не слыхала об инициативах Комитета в этом отношении. Скажем, если взять, например, одного из бизнесменов, то его деятельность по отношению ко многим вопросам будет на порядки больше, чем у Комитета. В частности, он помогает 40 детским домам. Это один вопрос. А второй вопрос уже очень конкретный к докладчику. Можно квалифицировать эти культуры в самом общем виде по уровню культуры, благополучия и пр.? Два вопроса у меня. Второй вопрос: какие культуры являются неким противостоянием профессионализму, а какие, может быть, наоборот, способствую профессионализму?

Сергей Ушан: Спасибо большое. Первый вопрос, может быть, мы оставим без ответа. Эта тема другой дискуссии.

Петр Тищенко: Я коротко. Я также нахожусь не среди экспертов, а в зрительном зале, поэтому время, отведенное мне, было кратким, и то мне настоятельно рекомендовали свернуть свою речь. И сейчас я не буду долго. Поскольку тема была «субкультура», я касался только ее. Зайдите на сайт kpmp.ru и посмотрите, что мы делаем дл я других категорий. Безусловно, мы без внимания их не оставляем, когда они нуждаются.

Сергей Ушан: А вопрос по поводу того, каким образом они с профессионализацией связаны, он, по-моему, насущный. Как это корреспондирует, Михаил, ответьте, пожалуйста.

Михаил Лурье: По поводу социальной стратификации, то есть уровня так называемого благополучия или так называемой социальной культуры, я, честно говоря, подозреваю, что сейчас это очень мало коррелирует, по крайнее мере в большом городе, потому что степень информационной проницаемости такова, что все узнают обо всем, с одной стороны. С другой стороны – как я отчасти попытался показать в докладе, сама субкультурная сфера становится брендом. Сейчас, например, модель поведения и образ так называемого гопника, некий концепт гопника, который субкультура честно разрабатывала лет пять назад, разрабатывала для того, чтобы было что-то, от чего можно было отделить себя в молодежной среде. То есть мы все друг другу морду бьем, но мы не гопники. А гопники, они семечки грызут, в кепанах ходят, в спортяге и т.д. Сейчас – все, надолго этого не хватило. Сейчас тот же самый, условно говоря, гопнинский стиль активно используется в рэпе, музыке, достижении каких-то высот. Рэпер Сява, который поет песню «Бодрячком, пацанчики», уже и в «Афишу» попал, и в клубах выступает. То есть все это стало брендом очень быстро. Где есть настоящие гопники?

Роман Любомиров: Но он профессионал. Он работает на радио.

Михаил Лурье: Но он же это использовал. Использовал благополучно. И не он один. Целая куча. Так называем гопнинский рэп сейчас страшно раскручивается. В такой социальной ситуации я, честно говоря, никогда не возьмусь (может быть, социологи имеют свои количественные инструменты, инструменты количественного анализа) определить уровень благополучия или культурности и коррелирует ли это с отдельным сообществом. Мне кажется, что сейчас нет. Это, действительно, товар на выбор – субкультурность. А по поводу того, какие субкультуры способствуют профессиональному выбору, в дальнейшем профессионализации… Честно говоря, я просто затрудняюсь ответить. У меня нет таких данных. Я не уверен, что они способствуют или мешают этому вообще, если честно. Я не знаю, возьмем, например, каких-нибудь ролевиков. Такая активная субкультура, в общем, такая интеллектуальная. Большинство ролевиков, по крайне мере, в прошлом, когда была тепла и горяча связь с толкинизмом, потом они уже стали сами по себе существовать, конечно, это в основном были в основном мальчики, а большой частью, девочки с филологических факультетов, как правило, или исторических, которые читать любили. Потому что надо было Толкиена обязательно прочитать, иначе ты никто в этой субкультуре. Таким образом коррелирует, а скорее, это обратная связь. Больше ничего не могу сказать.

Михаил Федоров: Пока я заметил корреляцию с наличием свободного времени. Субкультура подразумевает изрядное количество свободного времени. Почитать, посмотреть в Интернете, пойти потусовать и т.д. То есть субкультура – это следствие свободы в обществе. Свобода в обществе приводит к тому, что у изрядного количества детей есть возможность ничего не делать и, соответственно, нет необходимости зарабатывать на хлеб насущный, носить маме, папе в поле еду какую-нибудь или еще что-то. Можно валять дурака. Покрасить волосы в фиолетовый цвет, не покрасить – это уже детали и частности.

Леонид Ханик: В качестве добавки к этой ремарке. Мой старшина (я в стройбате служил) говорил: «Безделье порождает бандитизм» [смех в зале]. А вы говорите, что такая школа не перемалывает, и кто-то после таких практик остается приверженцем своих субкультур. Я бы посмотрел на вас.

Рашид Велемеев: Я не знаю, я запутался, действительно, что такое субкультура. Я не знаю, к чему я принадлежу. Футбол начинается через полчаса… [смех в зале] А мы – футбольные фанаты со стажем, да? Если мы начинаем исчезать, вы имейте в виду, что мы туда пошли, в субкультуру.

Оксана Жиронкина: Еще вопросы в зале есть.

Наталья Бочарова (директор и учредитель, ООО «Профессионал Точка Ру»): У меня вопрос к Михаилу и к Владимиру Александровичу, мне кажется, потому что очень близко с этими субкультурами общаетесь. Был вопрос о количественном соотношении. Я не знаю, честно говоря, возрастные рамки. Когда все это начинается, когда достигает пика и какой возраст наиболее вовлечен. Все-таки, какой этот процент детей? Потому что мой девятилетний, через 3-4 года туда тоже войдет. Хочется понимать. Для больших мегаполисов, конечно, – Питер, Москва.

Владимир Гущин: Существуют очень разные цифры. Весь вопрос в том, насколько человек вовлечен в эту субкультуру. При минимальном вовлечение, то есть это, например, когда он слушает, предположим, готику, и девочка считает, что она уже готка, уже ей этого хватает. Здесь можно сказать – около 70%. При максимальном вовлечении есть тоже разные данные, начиная от 1,5% до 7%. Есть 40% – исследования проводились. Весь вопрос только в том, насколько человек вовлечен в это.

Наталья Бочарова: Они все проходят эти 70%.

Татьяна Щепанская: Я бы сделала различие, слово «вовлеченность» не очень нравится, между производителями культурного продукта – теми, кто пишет эти песни в этом стиле, теми, которые носители этого стиля и диктуют его, определяю, делают, и потребителями. Мода может распространяться то широко, то узко в поколении и даже между смежными когортами возрастными. Все-таки это разные вещи, поэтому, как социолог, я могу сказать, что вопрос о количестве… О количестве чего? О количестве тех, кто производит субкультурные продукты? Песни, изображения, перформансы, спортивные стили, паркур тот же (они виртуозы). У них есть шанс профессионализироваться. И тех, кто в порядке моды, в порядке симпатии к этому стилю, ходит на эти тусовки. И эта среда перекрывается. Одни и те же люди ходят и на «Мельницу» т.д., и на металл. И куда-то их жестко отнести, как социолог, я не могу.

Дмитрий Мишенин: А у меня можно к вам вопрос? Вы не подскажете, у нас существует какой-нибудь черный список каких-то субкультур, которые уголовно наказуемы (кроме неонацистов, которые, наверное, под запретом все-таки), то есть, если они к вам придут, вы не будете им помогать? И какие еще есть субкультуры, с которыми правительство не сотрудничает. Мне интересно. Не абстрактно, а может быть, есть конкретные – мне любопытно как публицисту.

Петр Тищенко: Вы знаете, был вопрос, будем ли мы поддерживать эмо? Мы большую работу ведем сегодня, для того чтобы разъяснить, прежде всего, специалистам по работе с молодежью, педагогами, кружководами, руководителям спортивных секций в подростковых клубах, в домах творчества юных, школьным учителям. Для того чтобы им рассказать, что ребенок с розовой прядью в волосах и в черной одежде, если позволяют не носить школьную форму, а там, где школьная форма, там уже лейтенант и старшина свой, который скажет, что это не правильно и надо быть, как все. Есть в этом и плюсы, а есть и минусы. Мы разъясняем, что это не опасно. Не нужно ребенка ругать за то, что у него розовая прядь. Потому что он не опасен ни себе, он ничего дурного не сделает, ни сверстникам своим. Ну, он просто такой. Такое у него увлечение в этот промежуточек времени. Возможно, через некоторое время он станет готом, что тоже не страшно. Хотя мне лично жаловался смотритель Царскосельского парка о том, что готы, бывает, их влекут руины и антураж соответствующий, а у нас не хватает людей, чтобы просто смотреть за порядком. Иногда они падают с этих руин. И потом нам приходится вызывать МЧС, они несколько часов там, застрявшие готы, находятся, и никто помочь им не может. Поэтому лучше за порядком следить, чтобы, может быть, рейды какие-нибудь они делали. Помогать этим мальчишкам и девчонкам, которые оказались в ловушке. Наша роль просветительская. Мы не помогаем готам, мы не помогаем эмо, мы не помогаем ролевикам. Хотя центр «Контакт», который представляет Владимир Гущин, предложил такой проект, чтобы ролевикам, которым нужно место, крыша и удобное комфортное условия, чтобы себя реализовывать, создать такое место. Над этим проектом они думают. К нам обращались ролевики и близкие к этим сообществам с целью помочь им в проведении традиционного конвента. Место встречи, тусовка, где люди, объединенные общими интересами, в этой среде обмениваются результатами своего творчества, могут это кованое оружие свое и продать, и презентовать, и продемонстрировать. Фильмы, песни, танцы, эльфы танцуют на лужайке. Как у нас на Карельском перешейке было. Выйдешь на поляну, а там стоят палатки, парни с кастрюлями на головах, типа гоблинов, и девушки в пеньюарах скачут: «Мы – эльфы, мы – эльфы» [смех в зале]. Простых рядовых туристов это иногда шокировало. У нас был достаточно мощный лагерь Пау-Пау, под Лугой, где-то несколько десятков палаток. В пойме, у реки Ящеры располагались такие этнографы, которые изучают культуру индейцев, которые знают их язык, которые знают их песни, которые изучают быт и реконструируют его. А наверху на сгорочке, отвязные апачи, просто оллдовые хиппи или просто тусовщики, которым просто весело, и они ищут, как развлечься, в том числе и за счет местных жителей, скажем так. И в один прекрасный день пришел ОМОН и убрал всех [смех в зале]. Хорошо успел уехать вождь сиу [смех в зале], который приехал специально из Америки в этот лагерь, ему так понравилось, что он лечил местную девушку натянутой тетивой и сказал, что отсюда я уйду к своим праотцам. Едва успели вызвать машину, такси, самолет, чтобы здесь с мертвым вождем сиу дела не иметь. В общем, сюжетов здесь много. История, действительно, субкультуры богата, но мы верим в просвещение. Черные списки, я думаю, они есть у структур силовых.

Дмитрий Мишенин: А они с вами консультируются иногда?

Сергей Ушан: Дима имел в виду даже просто законодательные ограничения на некоторые проявления. Мне тоже очень интересен...

Дмитрий Мишенин: Интересно, какие опасные субкультуры на данный момент существуют в городе, чтоб не вступить [смех в зале].

Петр Тищенко: Те, которые противоречат человеку, морали, нравственности, те, кто способны принести вред, угрозу. И реально есть факты, когда люди, объединившиеся по этому принципу, пошли и кого-то побили. Причем не спонтанно, а целевым образом они это задумали, они это спланировали, они это совершили. Безусловно, в поле зрения правоохранительных органов попадает. И если у всех, например, висящие помочи волочатся по земле, то видно, что это общий какой-то знак. Давайте, в центре «Контакт» спросим, что означают волочащиеся помочи и там вам разъяснят.

Роман Любомиров: Я тоже, в свою очередь, почувствовал себя представителем субкультуры, потому что сижу здесь, и мы с людьми не знакомы, а оказывается… Я по совместительству продюсер и соавтор вышеупомянутой группы Т9 и тоже могу сказать, что субкультура, вроде, и, вроде, бездельники, но при записи альбома мы сидели в студии по 16 часов и работали усилено. И сейчас, когда мы, вроде, взяли «Золотой граммофон» и всякие премии, нас причислили к попсе. Т9 – такая молодежная группа. Но, с другой стороны, хочу поблагодарить Комитет по молодежной политики, с которым мы в тесных отношениях не состояли, но сейчас нам досталась губернаторская премия за вклад в культуру и искусство. Не без участия, я так понимаю, Комитета. Спасибо. И даже такая поддержка как какое-то признание приятно. И тоже, вроде, к «МегаФону» обращались. Работали, работали, писали. Сейчас стали знать, что такое RBT-контенты, и кто мы и т.д. Пришлось. Скажем, сами того не желая, мы окунулись в какую-то коммерцию с этой музыкой И приходится с этим жить. И хорошо это или плохо – время покажет.

Владимир Костюшев (профессор, СПб филиал ГУ-ВШЭ): Извините, я опоздал. Я хотел активно поддержать по репликам докладчика, по определению субкультуры, о том, что это некие реальные сообщества людей, если говорим о молодежи, пусть будут молодежные, обладающие культурными особенностями, практиками и т.д. Из этого очень простого определения (я социолог, довольно долгое время интересуюсь этими вопросами), которое вы привели и, по-моему, никто не возражал, следует очень простой вывод. Например, на мой взгляд, даже в этой дискуссии проявилось два мировоззрения или два принципиально различных взгляда на субкультуру. Один взгляд, когда мы говорим о фиолетовых косичках. Это нечто маргинальное по отношению к некоторой базовой культуре, субкультуре и образованию. Я согласен с философом, поставившим под сомнение существование культуры, особенно в наше неопределенное время и в конкретной стране. Если справедлив философ, то тогда понимаете, культура, знак равенства, – это совокупность субкультур самых разных. То есть общество – это совокупность реальных сообществ людей, обладающих культурными особенностями. Если так, то ни о какой эксклюзивности, периферийности, вернее, о периферийности как раз можно говорить некоторых субкультур, а в целом общество – это совокупность субкультур. Это радикальная точка зрения, которая мне лично очень нравится. И я думаю, она имеет весь фокус рассмотрения даже в дискуссии. И тогда появляются реальные интеллектуальные проблемы, например, классификации и типологизации реальных сообществ с культурными особенностями. Здесь разные варианты, у каждого свои задачи. По вопросу опасности. Знаете, мы все с ухмылкой и иронией читаем некие перечни, даже в Государственной Думе… А 25 лет назад, я помню, были и в тех органа власти перечисления каких-либо опасных образований. Там в одном списке были совершенно несусветные: и проститутки, и преступники уголовные, и какие-то субкультурные образования. И это ошибка людей, составляющих такие документы, вследствие элементарной безграмотности этих чиновников. Это и наша вина интеллектуалов, которые не принесли свое скромное знание этим людям. Но есть подход очень простой. Извините, я просто экономлю время. Я сам – член субкультуры футбольных фанатов и мне тоже хочется успеть, но мы уже обречены на второй тайм, наверное. Нет, успеем? И есть простые слова. Мне кажется, в таких дискуссий важно обменятся фокусом. Что такое опасность? Есть понятие конвенциональности. Я лично выделяю два понятия конвенциональности в отношениях субкультуры, то есть какой-то конкретной, реальной сообщности, сообщества с культурными особенностями, с другими. Конвенциональность правовая – понятно, имеется в виду законодательство и прочие юридические вещи. Но более важна конвенциональность культурная, социокультурная. В этом обществе не принято так делать, а вот так – можно. И в Дагестане, о котором коллега говорил – 62% молодых людей, – знаете, там совсем другое понятие молодости. Там до 30 лет – это все молодые люди – я сомневаюсь в этом. И критерий конвенциональности, нарушение закона или нарушение норм культуры разные в разных реальных группах людей, территориях, культурах. Собственно, я только об этом. Я сожалею, что не участвовал в начале нашей дискуссии.

Оксана Жиронкина: Спасибо, есть еще в зале какие-то реплики, вопросы? Тогда, наверное, эксперты, может быть? Все все выяснили. Последняя теория по поводу того, что все общество состоит из субкультур…

Владимир Костюшев: У меня еще [смех в зале] одна важная реплика, очень простая. И это зависит от самих обществ. Мне кажется, в нашей стране, которая, можно сказать, относится к типу с ярко выраженной социальной неопределенности в самых разных аспектах. Мы относимся к типу с транс-неопределенными структурными неопределенностями. Это особый концепт. И в этих условия, тем более, стоит большой вопрос о производстве, так сказать, главной культуры. Ее можно подставить под сомнения.

Оксана Жиронкина: Я так понимаю, зал не так активен, потому что у нас здесь нет представителей субкультур. Ну, тогда, Михаил резюмируйте.

Михаил Лурье: Вообще, честно говоря, мне очень приятно, что такой ажиотаж вокруг темы возник, потому что мне периодически начинает казаться, что это тема настолько затертая, об этом так много говорили постоянно все педагоги, журналисты, ученые, сами субкультуршики бесконечно о себе говорят и самопрезентуют себя и т.д. И единственное, что я так до конца не понял для себя, есть ли у того, что мы называем квази-чистым бизнесом, чистым квази-бизнесом какое-то более или менее единое или, может быть, разветвляющееся мнение о субкультурном сообществе (о молодежном субкультурном сообществе, я имею в виду) как о возможном сегменте потребления либо поставщике какого-то символического или какого-то еще капитала, который может быть конвертирован в производственные коммерческие линии. Я не знаю, может быть, вопрос к вам. Правильно ли я понял, что бизнесу субкультура, в общем-то, до фени, потому что она не понятно что? Меня бы этот ответ вполне устроил, по крайнее мере, он ясный и однозначный.

Леонид Ханик: Для бизнеса все, что не может быть конвертировано в какие-то финансовые маркетинговые дивиденды, в общем-то, вторично.

Михаил Лурье: А это не может быть конвертировано?

Леонид Ханик: Понимаете, кто-то из китайских классиков говорил: «Не важно какого цвета кошка, лишь бы она мышей ловила». Дэн Сяопин, совершенно верно. Нет мышей, и поэтому кошки страдают.

Андрей Ширенко: Действительно, спасибо большое за такое сборище интеллектуалов. Здесь тоже определенное сложилось сообщество, но по поводу бизнеса я согласен с коллегой в таком глобальном подходе. Потому что бизнес для извлечения прибыли, как бы там это цинично ни звучало. Есть социальный бизнес, но мы говорим про бизнес, который для извлечения прибыли. Не будем спорить. В общем-то, мы можем открыть любую книжку по маркетингу, в которой написано, что необходимо определить целевые аудитории, и есть много разных продуктов. И все эти субкультуры, как мы поняли, можно определить как некоторое сообщество людей с какими-то ценностями. Как мы узнали, есть чудесный магазинчик. Кстати, может, адрес назовете? Он работает в определенной нише, какого-то социума. И люди, которые работают с этим социумом, аббревиатуру не запомнил, потом запишу, они, в общем-то, делают бизнес в своей нише и, наверное, им не нужно индустрию, тысячу магазинов по всей России. У них свой бизнес, их это устраивает, кто-то деньги зарабатывает, может, один-два собственника. Вот другая тема – shopping/fucking. Но я не удивлюсь, если эмо какое-нибудь бельишко у вас покупают, проходя через людное место из метро куда-нибудь еще. Возможен такой вариант? А то, что они эмо, вам, в общем-то, по барабану. У вас немножко другая модель. «МегаФон», коллега оператор. Да, можно ввести тарифный план «Эмо» или десять часов Интернета специально для эмо по ночам – «Грустный Интернет» какой-нибудь [смех в зале]. Во-первых, нужно понять, сколько этих эмо в Петербурге. Вы можете сказать? Со степенью вовлеченности не малой очень, а с достаточно глубокой. Я думаю, что их не очень много. Ну, там десять тысяч примерно. Их не так много, но при этом, если вы, ориентируясь на массовые услуги, начинаете продвигать какой-то тарифный план, рассчитанный на маленькую аудиторию, вы оттолкнете других тем самым. Поэтому здесь, мне кажется, этот старый добрый подход, когда вы определяете свои целевые аудитории, ваши планы здесь работают. Хотите в нише работать, работайте в нише. Хотите shopping/fucking…

Сергей Ушан: Простите, а знанием о количестве эмо можно злоупотребить?

Петр Тищенко: Сейчас госучреждения могут зарабатывать, а эта информация, она уже может иметь практический смысл.

Сергей Ушан: Мы вырежем ваши слова из стенограммы и из видеозаписи. Для нас, пожалуйста.

Владимир Гущин: Поясню, что в 2004 году было большое совещание нас и милиции, где по требованию милиции, в жесткой форме от нас потребовали, чтобы мы не давали числа и количества. Мы выполняем эти требования, поскольку нас там так сильно... По эмо, так сказать, несколько тысяч, скорее всего, по городу. Здесь не такие большие числа, чтобы на них ориентироваться.

Михаил Федоров: Смотрите, мы сейчас можем подсчитать. Сказали, что в Питере 25% молодежи – это примерно миллион грубо. Возьмите от них степень сильной вовлеченности 7% от миллиона – сколько это примерно будет? 70 тыс, включая дошкольников. Значит, пополам поделите. Тысяч десять максимум. Вот и вся статистика.

Сергей Ушан: Не интересно.

Михаил Федоров: Интересно/не интересно определяется, если повышается норма прибыли, конкретно в этой социальной… Грубо говоря, если блондинки покупают розовые телефоны, и это социальная группа блондинок такая, и они покупают розовые телефоны в два раза дороже, то тогда из этого нужно делать бизнес. Если они просто покупают розовые телефоны за эти же деньги, не стоит возиться.

Андрей Ширенко: Вопрос: являются ли блондинки социальной группой?

Михаил Федоров: Вполне, еще какой.

Роман Любомиров: Десять тысяч – это не мало. Другой вопрос, сколько эти десять тысяч готовы денег платить. Если они платят три тысячи рублей каждый – это они разговор, если они платят $10 – это другой разговор.

Дмитрий Мишенин: Я на секунду влезу? Категорически не согласен с предыдущими ораторами по поводу коммерциализации субкультур. Мне кажется, еще Голливуд показал, что на этом можно делать безумные бабки. То же американо-интернациональное кино. Были два таких абсолютно беспринципных бизнесмена, которым было глубоко наплевать на все эти молодежные субкультуры, но которые знали – ага, «Дикие ангелы», мы снимаем боевик «Дикие ангелы», с Питером Фондой, а теперь все «заторчали» от ЛСД – мы снимаем фильм «Трип», предположим. Так, а в следующем году пошли хиппи – снимаем «Псих аут». Им было глубоко наплевать на все это, но они делали деньги. Я не думаю, что кто-то стал унижать доходы голливудских кинокомпаний.

Сергей Ушан: Но, они художники-бизнесмены.

Дмитрий Мишенин: Послушай дальше. Сейчас опять же гейм-индустрия использует. Тони Хоук – успешный проект? Успешный и т.д. То есть, в принципе, это действительно крупные индустрии. Они транснациональные, это не сетка магазинов в одном городе или сетка магазинов регионального плана. Это «Макдональдс».

Михаил Федоров: Дима, теперь те же самые примеры в российских условиях, примеры в России. Ты рассказал международные примеры. Там уже все ниши довольно подробно заняты, соответственно, ищут другую сегментацию.

Дмитрий Мишенин: Отлично, пожалуйста. Фильмы: те же «АССА» Сергея Соловьева, фильм «Игла». Это фильмы, которые, действительно, собрали очень большие деньги в прокате. Действительно, колоссальные. Это были успешные проекты в коммерческом плане. Да, это была уникальная историческая ситуация, 87-89-й год, но, тем не менее, Виктор Цой был на обложке «Советского экрана», еще работая кочегаром. Это, в принципе, невозможные вещи, но они произошли, но они бы никогда не произошли, если бы, предположим, Сергей Соловьев и Рашид Нугманов говорили «Не, это не принесет нам бабок». Нет, они знали, что это принесет им еще больше бабок.

Сергей Ушан: Субкультуры измельчали, короче. Из нынешней истории не в состоянии Дмитрий привести пример.

Дмитрий Мишенин: Я привожу. Понимаешь, я не делю. Дело в том, что нельзя сейчас делить на российское, на американское, на японское.

Из зала: Кино «Мы из будущего» – тоже представитель субкультуры, кстати. Вышли фильмы «Стритрейсеры», «Граффитеры» какие-то.

Дмитрий Мишенин: Да, это попытки, но их будет больше, больше, больше.

Роман Любомиров: «Кремлевские курсанты» [смех в зале].

Дмитрий Мишенин: Ну, слушай, наверное, это тоже субкультура.

Владимир Гущин: Мы постоянно проводим мониторинг неформальных движений, особенно по Интернету. Так вот там частенько возникают всевозможные жалобы насчет того, что почему-то не достать именно касающегося конкретной субкультуры – готы. Там даже не столько подростки, там уже достаточно взрослые люди, к 20 годам, они достаточно состоятельные, либо родители у них состоятельные. Сейчас пришло большое количество народу, которые считают, что они тоже готы. И уже недостаточно тех вариантов получения той готической одежды, которая была у этих более состоятельных. Но ничего более дешевого не достать. Они постоянно жалуются, непрерывно, что, почему этого нет. Та же самая рубашка с жабо, викторианский вариант или что-нибудь в этом духе.
Из зала: Они вам жалуются?

Дмитрий Мишенин: Вот я тоже слушаю и представляю, как они жалуются вам, звонят постоянно. Даже посочувствовал.

Владимир Гущин: Они друг другу жалуются.

Дмитрий Мишенин: И плачут.

Владимир Гущин: На самом деле таких моментов достаточно много, когда какой-то дефицит появляется и видно, что этот дефицит мешает, скажем, так, вероятностью прихода новых подросток сюда, поскольку внешний вид у некоторых субкультур играет очень большое значение. Если они не будут так выглядеть, то они не могут себя причислять к этим субкультурам.

Михаил Федоров: По поводу бизнеса и т.д. У меня недавно, пару лет назад, был такой забавный сайт. Я нашел перевод слова «бренд». Кто-нибудь знает, как переводится слово «бренд»? Довольно забавное сейчас будет для вас прозрение. Это клеймо для скота, обозначающее принадлежность к хозяину. Соответственно, надо понимать, что те люди, которые делают бренды, они воспринимают клиента как скотину, на которую надо поставить клеймо, обозначающее, кто здесь хозяин. Если проанализировать, что происходит на самом деле, то, в общем, примерно так все и происходит.

Сергей Куренной: Как-то очень грустно. Я не знаю, мы своих потребителей не воспринимаем как скотину. Мы их всех очень уважаем, ценим и любим [смех в зале]. Хочу официально об этом сказать. Хочу сказать о том, что, помимо каких-то вещей, связанных с некоторой субкультурой – то, что говорил Рашид, – мы делаем проект «Мега Квэст», где мы являемся партнерами. Комитет по молодежной политики, спасибо им большое, поддерживает с точки зрения обеспечения всякой юридической правильности этого проекта, поддержки со стороны администрации. Это очень интересный проект. Чем он интересен? Интересен, что у него два направления. Он, с одной стороны, коммерческий. С другой стороны – социальный. Мы уводим молодежь с улицы. Мы даем им альтернативный досуг. То есть ребята чем-то увлекаются, они изучают историю города, они общаются вместе, они встречаются с интересными людьми. Да, я не скрою, при помощи этого проекта мы продвигаем наши новые тарифные планы, мы продвигаем какие-то наши новые услуг, которые ориентированы на этот сегмент. Я не вижу ничего плохо в таком сочетании вещей, потому что у этой молодежной аудитории есть такая интересная вещь как сопротивление, порог сопротивления. Если ты им начинаешь навязывать что-то, начинаешь вбивать в голову навязчиво, относишься к ним как к скоту, получатся сразу отторжение. Потому что в наш век, когда любой подросток в 15 лет уже излазил весь мир, он был везде, у него есть Интернет (есть «Веб Плас» – спасибо ему за это). Благодаря нашим модемам 3G, но это ладно [смех в зале]. При помощи ненавязчивых вещей мы пытаемся снизить этот порог сопротивления, то есть мы выстраиваем нашу коммуникацию таким образом, что ему это, если слово «в радость» слишком неправильное, но он не против этого. Когда какие-то наши вещи, грамотно сделанные при помощи компании в виде креативных игр (спасибо им – талантливые ребята), он играет, но он не чувствует, что это реклама.

Сергей Ушан: Сергей, признайтесь, что в «Мега Квэст» играют не гопники, а умники. Я единственного знаю игрока – нашу пиарщицу, но, думаю, что по большей части это ей подобные. То, что это прекрасный инструмент социального маркетинга, который рассказывает о том, что компания «МегаФон» ориентируется на мыслящих, неравнодушных к городу, любознательных людей, несомненно. И поощрять любовь к городу и любознательность – это прекрасно. Но поверить в то, что вы оторвали подростков с улицы трудно. Больно умная игра.

Сергей Куренной: Играют разные. В прошлом году у нас приняло участие порядка пяти тысяч человек.

Михаил Федоров: Это вообще ничего.

Сергей Куренной: Что значит ничего? Ничего по отношению к 150 млн оборота в день – это, конечно, ничего.

Михаил Федоров: В «Веселую ферму» играло в прошлом году миллионн двести тысяч человек.

Сергей Куренной: К сожалению, я не знаю, что это такое. Мы говорим о том, что те пять тысяч, которые приняли участие, а охват аудитории – это несколько миллионов человек.

Сергей Ушан: Да нет, Сергей, проблема не в том, что эта аудитория мала или велика. А в том, что оно с качественной точки зрения вполне себе благонамеренная. Там, в большинстве своем, наверняка, студенчество. Не случайно этим занимается Велемеев, который со студенчеством – только веревки из них не вьет.

Сергей Куренной: Сереж, мы горим о том, что это лидеры мнений, за которыми, в принципе, идут все остальные.

Сергей Ушан: Ой, вряд ли. Но это не умоляет заслуг «Синдбада», не умоляет заслуг «МегаФона». Начинание замечательное, но переоценивать его социальную значимость, мне кажется...

Сергей Куренной: Ок. Это только один их проектов. Есть проект «Будущее зависит от тебя», кода ребята из детских домов… [смех в зале] Я сейчас не занимаюсь рекламой, просто рассказываю про то, что делают люди. Ребята из детских домой играют в футбол, мы организовываем чемпионат. Это очень специфические дети, я не хочу про этих детей говорить гопники, но они очень сложные, но, тем не менее, когда на этот чемпионат приезжают звезды команды «Зенит», когда ребята видят это, то в них что-то внутри меняется. Я хочу верить в это, по крайней мере.

Сергей Ушан: Нет, в эту вашу практику верю.

Сергей Куренной: Замечательно, спасибо.

Ольга Серебряная: Я бы хотела (мы уже близимся к завершению, к концу) вернуться к началу. То есть про индустрию понятно, что эти самые сегменты культуры молодежной могут представлять интерес для бизнеса, но это должен быть бизнес не очень жадный. А потому, что у нас еще не насыщен аппетит, все, видимо, настрадались за советскую власть, всем охота сразу очень много. И очень мало людей, которые готовы довольствоваться средним доходом. Вот когда они появятся, тогда появится нормальный бизнес и снова появится кафе «Платформа» в Петербурге, где будут такие придурки как я и некоторые из аудитории сидеть и пить плохой кофе, за атмосферу. А пока что все очень голодные, поэтому им «Макдональдс» подавай. Ну, вот дождемся. Я надеюсь, мы доживем. А я хотела бы вернуться к протесту. Мне казалось, что в докладе Михаила прозвучало не то чтобы недоумение, но, по крайне мере, я отметила, что этот протест как бы уходит из субкультуры, и эта такая особенность. Я бы хотела напомнить, что те западные молодежные субкультуры, которые были протестными, ведь протестовали не против каких-то абстрактных буржуазных ценностей, они ведь протестовали против очень конкретных вещей, например, против невозможности сделать аборт легальным образом. Или против цензуры, скажем, британских театров, которая была отменена в 1975 году. Или против невозможности жить с подругой или другом до свадьбы, то есть общественной неприемлемости этого факта. И когда у нас появится ВЛКСМ какой-нибудь, теперешний, новый или когда у нас запретят делать аборты, или запретят какую-нибудь одну из важнейших жизненных вещей для молодежи, то моментально все эти готы, эмо и все прочие преобразуются в протестные субкультуры. Нужно запретить что-то крайне жизненно важное, чтобы появилась эта протестная волна.

Оксана Жиронкина: Оля, это вопрос кому-то или просто реплика?

Сергей Ушан: Нет, это была реплика. Сущностное замечание, мне кажется.

Сергей Куренной: А вы лично пойдете протестовать?

Ольга Серебряная: Ну, если мне запретят делать аборт…

Сергей Куренной: У нас сейчас есть много всякого такого, чем готы у нас не довольны. Что-то я не вижу большого количества протестующих.

Ольга Серебряная: Вы поймите, что здесь очень важно, когда это прерывает жизненные каналы. Если вам завтра придется выбирать. Вот заставят вас…

Сергей Куренной: Запрет и разрешение абортов не относится к этой категории.

Ольга Серебряная: Это ломает жизнь, это равносильно смерти. Вам нет еще 18 лет, и вы не можете сделать легально аборт. Вы либо идете на преступление, либо портите себе здоровье, либо меняете свою жизнь так, как вы не планировали. Это примерно как дедовщина в армии.

Михаил Федоров: Я думаю, что все гораздо проще. И подрастающее поколение существенно менее политизировано и гораздо более…

Ольга Серебряная: Причем здесь политизировано? Аборт – это не политика, это жизнь.

Из зала: Когда в Соединенных Штатах разрешили аборты, через двадцать лет количество неблагополучных подростков, молодежи уменьшилось на 20%, когда разрешили аборты.

Михаил Федоров: Потом они начали усыновлять детей из Китая.

Из зала: Нет, просто дети, девочки перестали рожать ненужных детей. Благополучно вышли замуж…

Сергей Ушан: Мне кажется, замечательным образом женщины разного поколения, обладающие мудростью, по всей видимости, поняли друг друга. Мне стыдно за вас, коллега [смех в зале]. Впрочем, вы – не женщина.

Оксана Жиронкина: Друзья, поздний час, я думаю, что мы будем закругляться уже и по нашей традиции заключительное слово, резюмирующее – нашему лектору.

Михаил Лурье: Поскольку я уже по второму разу получаю микрофон для заключительного слова... [смех в зале] Буквально два слова в ответ на участие в последней дискуссии относительно протестности. Мне кажется, не стоит любую форму социального протеста сводить к особенностям молодежной субкультуры. Протестует не только молодежь, а все, кто начинали это дело в Америке и в Англии в 60-е годы, были дети из благополучных семей, как известно. Им было, что жрать. Конечно, с абортами сложнее, но им было, что жрать точно. У них совесть была, да. А протестность, можно сказать, свойственна молодости вообще. Она действительно, для того, что мы привыкли называть молодежными субкультурами ХХ века. Она является важным показателем, важной характеристикой. Поэтому тут не обязательно перекрывать жизненные каналы. Если это явление останется хотя бы относительно в том виде, в котором оно начиналось и развивалось, то они найдут против чего протестовать. Они и сейчас находят, чего там, фашисты простив антифашистов, антифашитсы против фашистов. Все остальные против милиционеров.

Сергей Ушан: Речь шла о том, что смешные субкультуры протестуют против смешных трудностей. Оля, по-моему, про это говорила. И только тогда, когда наезжают на наши ценности, на настоящие ценности…

Дмитрий Мишенин: Как аборт.

Сергей Ушан: Да, совершенно верно, Дима. То тогда действительно протест может появиться осмысленный.

Михаил Лурье: Протест может появиться осмысленный, и он совершенно не обязательно будет носить какую-то субкультурную одежду.

Сергей Ушан: Не обязательно, но очень часто это именно так.

Михаил Лурье: В целом, наша сегодняшняя дискуссия/не дискуссия, обсуждение, полемика прошла очень продуктивно, потому что все честно выговорились, а многие проговорились, по-моему. И если ко всему тому, что мы здесь говорили, применить какие-то, не знаю, филологические, лингвистические, аналитические модели, то будет ужасно интересная картина, как через каждого из нас проговаривалась какая-то своя социальная группа, со своей моделью мировоззрения. Иногда это было очень показательно, просто аплодировать хотелось. Я тоже, естественно, не исключение. Поэтому, спасибо.

[аплодисменты]

Публикация о мероприятии на Полит.ру

Публикация о мероприятии в РБК daily СПб

Публикация о мероприятии в Деловом Петербурге